Подорожник

В Ванкувере такое пианино стоит под мостом Камби, на берегу залива, рядом со станцией морских трамвайчиков. Оно пестрит разноцветными надписями, давно рассохлось от ванкуверских дождей, в нем западает половина клавиш, каких-то нет вообще, все остальные чудовищно расстроены. У этого несчастного инструмента богатая и, судя по всему, очень печальная история. Но вот стоит ведь, труженик потешной урбанины.

Рядом с этим местом находится моя любимая кофейня, поэтому мимо пианино я хожу два раза в день. За это время, конечно, прослушала миллионы собачьих вальсов, вариаций бетховенской багатели «к Элизе», джоплинских регтаймов. Романтичные девочки наигрывают вальсы Яна Тирсена из фильма «Амели». Иногда, конечно, попадаются профессионалы. Вокруг них мгновенно собирается толпа. Но это бывает редко, и они, чтобы понравиться толпе, обычно играют поп-баллады и известные джазовые стандарты.

Но в тот день я тоже шла мимо и вдруг услышала картинку Рахманинова «Море и чайки». Рахманинов здесь, в Ванкувере, под мостом, на улице. Даже в самые лучшие времена этот жестоко изуродованный инструмент не облагораживали такие звуки.

С ума сойти! Откуда? Что это?

За пианино сидел седой старик в тяжелых рокерских ботинках и в кожаной куртке с заклепками. Рокер-пенсионер. Рядом стояли ходунки для инвалидов. Спина старика была обезображена тяжелейшей формой сколиоза, поэтому головы видно не было, она опустилась совсем низко, почти на клавиатуру.

Когда-то я была на концерте, где это произведение исполнял импозантный пианист Мацуев на «стейнвее» за полмиллиона долларов. Рядом, почтительно сложив инструменты, сидел королевский оркестр Нидерландов, а первых рядов зрителей не было видно из-за яркого сверкания бриллиантов.

И все это, включая красные ковры, позолоту, бархатные портьеры и кристальные люстры, у Мацуева получилось превратить в океанскую набережную, с резким ветром, гоняющим мрачные тучи, с пронизывающим холодом, с солеными брызгами, с криками чаек, запахом водорослей, рыбацкими лодками, маяком, тревожно мигающим вдали.

Здесь же, в Ванкувере, весь этот пейзаж был совершенно настоящий. Океан, брызги, наши чайки, которые на самом деле никакие не чайки, а мутировавшие жирные летающие бегемоты, окончательно осатаневшие от безнаказанности. Если они начинают истошно орать, то звуковой волной с корнем вырывает деревья во всей округе. Ну хорошо, тут я преувеличила – конечно, в общем наши чайки – это безжалостные твари, которым не страшен и конец света.

И посреди этого прелюдирует черная сгорбившаяся фигура. И эта музыка.

Старик и море, море и чайки, «Море и чайки».

Когда он закончил играть, я подошла поближе.

– Как хорошо вы играли, – говорю. – Это Рахманинов?

Он сначала ничего не сказал, а очень отстраненно кивнул. Потом посмотрел на меня исподлобья:

– Я вас расстроил?

– Нет, – сказала я, – мне, наоборот, очень нравится. Сыграйте еще. А то я застала совсем чуть-чуть.

– Вот еще. Не хочу. – Он отвернулся и заиграл какой-то развеселый мотив для проезжавших мимо скейтбордистов.

Опа! Немного резко. Следующий?

Мимо проходили какие-то юные девочки – он мгновенно переключился на «I will always love you». Они приветливо помахали ему. Проходила парочка пенсионеров – он тут же передал им музыкальный привет Леонардом Коэном «Halleluja».

В те полчаса, что я там сидела, старик показал, каким тонким психологом может быть. Для каждого прохожего он подбирал подходящую мелодию. Это была очень занимательная игра «найди для жизни подходящий саундтрек» или «озвучь мысли прохожего по внешнему виду». На самом деле наблюдать за ним было очень приятно. Дедушка играл с душой. Сухие морщинистые руки летали над клавиатурой, ногой в тяжелом ботинке он отстукивал себе ритм. Совершенно не казалось, что эта музыка звучит из сухого, видавшего виды, дырявого ящика. Прохожие шли и улыбались. У каждого на какие-то двадцать секунд становилось немного светлее на душе.

Я вдруг подумала, ну ведь получается, что Рахманинов-то, Рахманинов был для меня? Так ведь получается?

Я подошла к нему еще раз, вытаскивая десять долларов. И, пытаясь максимально уважительно подобрать слова, чтобы не обидеть, я протянула ему купюру.

– Мне было так приятно вас слушать, примите, пожалуйста, с искренней благодарностью.

Ну, может быть, сейчас сыграет? А?

Он забрал мою десятку, посмотрел на меня и объявил:

– Всем спасибо за внимание! Концерт окончен! И ты, пожалуйста, иди отсюда.

И начал собираться.

Мне от обиды подумалось: «Когда-нибудь тебя поймают в темной подворотне и набьют лицо. Хорошо Темперированным Клавиром. Это буду я. Это же надо. Ну и черт с тобой». Тем более мне надо было возвращаться, я развернулась и ушла.

На следующее утро я опять шла по набережной, он как раз пристраивал свои ходунки рядом с пианино, садился, раскладывал на крыше свои бумажки, пакетики, бутылку с водой.

Увидев меня, он сильно расстроился.

– Ты?

Я поспешила его успокоить.

– Послушайте, не надо ничего для меня играть. Я не для этого. Не хотите – ради Бога, не утруждайтесь. Я вообще мимо проходила.

Он виновато посмотрел на меня.