Подпасок с огурцом

-- Буду благодарен, Сергей Рудольфыч. Мне вас послал счастли-вый случай. Начинаю подумывать, а не удастся ли через вас некому Саше, владельцу дачи в южных краях, затесаться в среду художников и коллекционеров?

-- Хм... -- Ковальский чешет кончик носа.

-- Если просьба бестактна -- скажите напрямик.

-- Вот что я скажу напрямик, Александр Николаевич, -- не колеблется Ковальский. -- Вы и Пал Палыч -- люди, которым я верю. Так что готов... И, кстати, как говорит одна моя покупательница, "мне в голову зашла мысль". Есть пройдошный малый, общий любимец, он всюду вхож. А я с ним на короткой ноге. Представлю вас в лестных тонах, думаю, он познакомит с кем надо.

x x x

Старик Боборыкин с головой погружен в работу -- занимается своей картотекой. На каждой карточке -- фамилия коллекционе-ра и список вещей, которыми тот владеет. Боборыкин заносит сюда также сведения о совершающихся сделках: он всегда в курсе движения товара на художественном рынке. Сверяясь с записями на отдельных листках, он делает пометки в карточках.

-- Модильяни... Списываем Модильяни с Ветчинкина, пос-кольку он перекочевал к Орлецкому... А Ветчинкину заносим два эскиза Коровина... на доброе здоровье... Шадрин расстался с Верещагиным... Взял оного Верещагина Боборыкин, и правильно сделал... Так, Рязанцев. Покойного Рязанцева изымаем, да будет ему земля пухом. С Рязанцевым хватит возни на полдня...

Боборыкин потирает руки, смакуя предстоящую возню с насле-дием женского врача. Очень некстати кто-то звонит в дверь. Боборыкин прикладывается к глазку в передней -- Ким Фалеев! Волосы взлохмачены, галстук на боку.

-- Опять навеселе? -- ворчит старик, отпирая.

-- Я навеселе не бываю. Либо пьян, либо трезв. Сейчас просто веселый... -- Ким шумно врывается в комнату. -- Батюшки, что я сподобился узреть! Знаменитая картотека! Холодная летопись человеческих страстей и безумств.

-- Не трогай!

-- Не трогаю, на шута она мне.

Боборыкин снова садится за дело, но парень ему мешает.

-- Я, по счастью, не собиратель чужого, -- разглагольствует тот, -- я художник, творец. Лет через пятьдесят начнут коллекциони-ровать меня, Кима Фалеева! -- и неожиданно дурным голосом запевает: "Гори, гори, моя звезда-а..."

Боборыкин вздрагивает.

-- Фу, чтоб тебя! До чего ты весь крученый-верченый. Полчаса сычом смотришь, полчаса песни поешь. Терпеть тебя не могу!

-- Взаимно, Анатолий Кузьмич, взаимно.

-- Дерзишь? Гляди, выгоню.

-- Не гоните, Анатолий Кузьмич, еще пригожусь, -- смеется Ким. -- Что Альберта не слышно? Обещал быть дома.

-- У него массажистка. Три раза в неделю, пятнадцать рубликов сеанс.

-- Хорошенькая?

-- Нет.

-- А Муза дома?

-- Стряпает.

-- Бедная. Алику бы на шеф-поваре жениться.

Из коридора слышны голоса -- Альберт провожает массажис-тку. Затем появляется -- разнеженный, в купальном халате.

-- А, юный гений.

-- Он самый. Спроси-ка меня, Альберт, почему я веселый такой.

-- Почему ты веселый такой?

-- Хорошую штучку принес. По всем статьям -- Фаберже.

-- Ля-ля! Ля-ля! Показывай.

Ким бережно разворачивает и ставит на стол серебряную пе-пельницу.

-- Пепельница-лягушка? Недурно. Анатолий Кузьмич, полю-бопытствуйте.

Боборыкин, не беря в руки, осматривает пепельницу.

-- Превосходная работа. Если невооруженным глазом, весьма похоже на Фаберже. Но, естественно, надо смотреть и исследо-вать. Ты уж сам, Альберт, у меня полно дел. -- Он забирает свои ящички и удаляется.

-- На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?

Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.

Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: "Гори, гори, моя звезда..."; приостанавливается перед одной из картин: "Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя". Снова неспокойно бродит: "Гори, гори, моя звезда-а...". Достает сигарету, закуривает.

Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:

-- Ты, паршивец, где куришь?!

-- Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, -- он поспешно тушит сигарету.

-- В любой картинной галерее заплатил бы штраф.

-- Заплачу, Муза Анатольевна! -- Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.

-- Алик у себя?

-- Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.

-- Я только спрошу, класть лук или нет.

-- Не класть! -- преграждает ей Ким дорогу. -- Если только целиком.

-- Почему целиком?

-- Потому что резать невозможно, глаза щиплет.

-- А и ладно, пускай себе ест без лука! -- улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.

Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.

-- Порядок. Клеймо на месте. "Поставщик Императорского двора" и прочая... Во сколько ты ее ценишь?

-- Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!

-- Ха! -- Альберт обводит комнату рукой. -- Если тут все пересчитать на фунты -- пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: "Ты не в Чикаго, моя дорогая".

С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборы-кин:

-- Что там у Музы с обедом?

-- У Музы полная икебана, -- живо отзывается Ким. -- Анато-лий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?