Подполковник медицинской службы

Он был очень чисто выбрит, шинель у него была с каракулевым воротником, не говоря уже о том, что шил ее тот самый старшина, который обшивал самого командующего. Шеремет вообще был щеголем, он носил на шее белое шелковое кашне, фуражка у него была с маленьким, подогнутым внутрь козырьком, из расстегнутой шинели виднелся китель - тоже какой-то особенный, не такой, как у всех. Халат, без которого не разрешалось входить в госпиталь, начсан накинул только на одно плечо, как бы подчиняясь правилам и в то же время выражая свое к ним ироническое отношение. Кроме того, набрасывая халат на одно плечо, Шеремет давал этим понять, что он слишком занят и не может на каждой своей "точке" надевать и снимать халат со всеми завязками, пуговицами и тому подобной ерундой.

- Вы опять в шинели! - слабым голосом произнес Левин.

- А вы даже из гроба мне об этом скажете! - ответил Шеремет. - Просто удивительно, до чего вы обюрократились, Александр Маркович. Ну-ка, дайте-ка мне вашу лапку.

И, сделав такое лицо, какое, по его мнению, должно было быть у лечащего врача, Шеремет взял своими толстыми, лоснящимися пальцами худое запястье Александра Марковича.

Левин, прикрыв один глаз, смотрел на Шеремета.

А Шеремет, глядя на секундную стрелку своих квадратных золотых часов, шептал про себя красными губами:

- Двадцать два... двадцать три... двадцать четыре...

В палате было очень тихо. Не каждый-то день тут начсан считает пульс. Может быть, этим актом он подчеркивает свою чуткость по отношению к захворавшему Левину.

- Мне вашей чуткости не надо, - вдруг сказал Александр Маркович, - вы мне подайте что по советскому закону положено.

- Как? - спросил Шеремет.

- Просто вспомнил один трамвайный разговор в Левинграде, - ответил Левин, - но это, разумеется, к делу никакого отношения не имеет.

Шеремет обиженно и значительно приспустил толстые веки.

- Наполнение вполне приличное! - наконец сказал он.

И, положив руку Александра Марковича поверх одеяла, похлопал по ней ладонью, как делают это старые лечащие врачи.

- Так-то, батюшка мой! - произнес Шеремет.- Укатали сивку крутые горки. Не послуша-лись меня, не поехали отдохнуть...

Левин все еще смотрел на начсана одним глазом.

- Теперь придется не день и не два полежать...

И Шеремет стал рассказывать, что у китайских врачей существует до пятисот пульсов. Рассказывал он долго, значительно, и рассказ его было неловко слушать, потому что многое он подвирал. Потом, сделав суровое лицо, Шеремет приступил к распоряжениям.

- Для подполковника надо очистить эту палату, - велел начсан, совершенно очистить, и оставить только одну койку - самому Александру Марковичу. Странно, что без меня никто не догадался это сделать, смешно отдавать приказания по поводу очевидных вещей...

- Палату для меня очищать не надо, - слабым голосом возразил Левин. Зачем мне очищать палату. Я никому не мешаю, и мне никто не мешает...

Он глубоко вздохнул и негромко добавил:

- Я не нуждаюсь ни в чем особенном и отдельном. Вы понимаете мою мысль?

Он плохо видел без очков, и, может быть, это обстоятельство придало ему мужества. Шеремет умел так таращить свои выпуклые глаза, что у Александра Марковича раньше недоставало сил ему возражать. А теперь перед ним было только плоское, белое, гладкое лицо и больше ничего. А может быть, очки тут были и ни при чем. Может быть, Шеремета вообще не следовало бояться.

- Хорошо, - сказал Шеремет. - Оставьте нас.

Все ушли почтительно и подавленно. Анжелика громко вздохнула, несколько даже с вызовом. Майор Баркан покашлял в кулак. Шеремета боялись и не любили.

- Ну, что будем делать? - спросил полковник.

Левин пожал под одеялом худыми плечами.

- Если это язва... - опять начал Шеремет.

Александр Маркович смотрел на него одним глазом неподвижно и иронически. Шеремет говорил долго и неубедительно. Его всегда раздражал Левин - нынче же особенно. И главное - молчит. Почему молчит? Ведь он ему предлагает письмо к виднейшему хирургу и делает это из самых чистых побуждений. А он молчит и смотрит одним глазом.

- Почему вы молчите? - спросил наконец Шеремет.

- Я все жду, когда же вы спросите про спасательный костюм.

Старший сержант Анжелика Августовна принесла Левину очки, и он в то же мгновение увидел, какое сдержанно-ненавидящее лицо у Шеремета, но теперь не оробел. Ему самому это показалось странным, но он не оробел. Может быть, после той минуты, когда он решил прыгнуть в залив, он вообще не будет робеть? Странные вещи творятся даже с немолодыми людьми на белом свете, если для них существует что-то самое главное. И что оно - это главное? И когда оно начинается? Когда это все началось у Володи Боровикова? Или Володя уже с этим родился? Нет, Володе не нужно было ничего преодолевать.

- Я не хотел с вами говорить о делах, - донесся до него голос Шеремета, - но если уж на то пошло, то, прежде чем беседовать о спасательном костюме, два слова о бане и о вашем подчинен-ном, вернее о вашей подчиненной Варварушкиной. Только два слова. Вам не тяжело говорить?

Левин сделал гримасу, которая означала: "Какой вздор".