Подполковник медицинской службы

Александр Маркович усмехнулся. Нет, он не будет всех жалеть. Всех жалеть отвратительно. Пожалеть кока - это значит не выполнить свой долг по отношению к раненым. Нет, он не пожалеет Онуфрия. Всех жалеть - это значит никого не любить. Пусть Онуфрий отправляется колоть дрова и носить помои. Не надо разводить нюни. Вот он разговаривал с Барканом всегда прямо и резко, и теперь в Баркане что-то переменилось. Может быть, это ему кажется, может быть, он еще ошибается, но Баркан уже не тот, каким был раньше. Он иначе разговаривает теперь и больше спрашивает, чем утверждает. Нет, извините, он не будет прощать и жалеть. Вот, например, Розочкин - вялый человек. Что может быть страшнее вялого человека? Ему, наверное, хочется лежать и перелистывать старый журнал, а вернее всего - ничего не хочется, и это тоже нельзя прощать, потому что вялость Розочкина не только его внутреннее качество, а качество и внешнее - касающееся всего госпиталя вот как. Что ж, пожалеть и Розочкина?

В халате, с палкой он пришел к Розочкину и поболтал с ним минут десять. Розочкин сообщил, что у него тридцать семь и шесть.

- Да, у вас, видимо, насморк, - сказал Левин.- Полощите нос соленой водой. Мне это помогало.

Розочкин посмотрел на него жалостно своими красивыми, томными глазами.

- А ложиться вам нельзя, - сказал Левин, - нельзя, товарищ Розочкин, нельзя, коллега. Вы у нас один. Вы нам нужны. Да, вот так. До свидания, коллега.

И Розочкина он не пожалел. А Розочкину так хотелось полежать и почитать журнал. Это ведь очень приятно - полежать с маленьким гриппом, совсем маленьким, чтобы тепло было, уютно, - и почитать. И совсем даже не почитать, а полистать. И подремать.

Под лестницей его поймал майор Ватрушкин.

- А-а, - сказал Левин, - вот так встреча! Что вы тут делаете, старик? Почему вы в халате? Вас опять ранило?

- Подо мною снаряд разорвался, - сказал Ватрушкин и захохотал. - И лекпом наш отказывается лечить. А полковник накричал и к вам наладил. Неудобно, честное слово.

Он взял под руку Левина и пошел с ним рядом. По дороге он рассказал про сына Ивана и про то, что в палате с ним лежат какие-то кошмарные типы. Словом не с кем перекинуться.

- Они, знаете ли, тяжело ранены, - сказал Левин. - Я, между прочим, помню, как вас однажды к нам привезли. Вы тоже тогда не хохотали и не шумели в госпитале, не дай вам бог еще такую же историю.

- Это когда меня в грудь ударило?

- Нет, в живот. В грудь - это еще ничего. И потом - разве это вас ударило в грудь?

- А не меня? - сказал, несколько обидевшись, Ватрушкин.

- Да, да, теперь вспоминаю, - сказал Левин. - Но это все вздор по сравнению с животом. Так значит - Иван! Интересно, очень интересно! Ну что ж, пойдемте в перевязочную, я вас посмотрю.

В перевязочной Ватрушкин разделся, и Александр Маркович обошел его кругом.

- "Стремим мы полет наших птиц..." - напевал Левин негромко. - Да, есть на что посмот-реть, - сказал он, - и все мои швы. Знаете, если вдуматься, то это почти перелицованный костюм. Вы помните, как мы вам тут делали новую спинку? И недурная спинка, а?

- Недурная! - согласился Ватрушкин.

- А живот? Если сейчас вспомнить, то мы тоже с ним немало помучились.

Ватрушкин с уважением посмотрел на свой живот.

А Левин мыл руки и, задумавшись, насвистывал что-то печальное и сложное. Погодя он занялся чтением газет, и центральных и местных, и не заметил, как вошел Дорош. Потом взглянул на него с изумлением и воскликнул:

- Нет, вы только посмотрите! Вы - прочитайте! Жив Курилка, отыскался след Тараса...

В "Северном страже" было напечатано письмо в редакцию, подписанное несколькими людьми. Письмо называлось "Где авторы видели подобных летчиков", а внизу были подписи, и первой значилась - полковник м. с. Шеремет. Речь в письме шла о постановке местного самодея-тельного ансамбля и о том, что авторы "исказили и оклеветали любимые народом образы".

- Оперяется, прохвост, вылезает! - вздохнул Дорош. - Он по разоблачениям мастак. В свое время и на вас писал, что вы в Германии учились и что нечего вам тут делать.

- Мне? - удивился Александр Маркович.

Он опять перечитал письмо в редакцию. Каждое слово дышало негодованием, и если бы Левин в свое время сам не видел эту постановку смешную и милую, - он бы поверил Шеремету. Но спектакль Александру Марковичу нравился, и, кроме того, он знал Шеремета...

- "Клевета... - прочитал Левин, - в лучшем случае близорукость, а если присмотреться внимательно..." К чему присмотреться?

- Намекает, - произнес Дорош, - что, вы его забыли? Он всегда намекал, особенно в писанине. Как начнет строчить... Бросьте, не расстраивайтесь, товарищ подполковник...

23

В воскресенье утром он застал у себя в ординаторской Калугина. Инженер стоял у карты и точно бы не видел ее.

- Здравствуйте, - сказал Левин. - Какие новости?

- А вы не знаете?

- Нет, не знаю.

Калугин засмеялся счастливым смехом.

- Ей-богу, ничего не знаете?

- Даю вам слово.

- Их сейчас привезут сюда, - сказал Калугин. - Они живы.

- Кто?

- Экипаж Плотникова, вот кто! Понимаете? Весь экипаж Плотникова.