Подполковник никому не напишет (СИ)

Сашка звонко стукнул хрусталём фужера, и коньяк приятно обжёг его гортань, заставив земной шар вокруг него вращаться немного быстрее. Громаченко с энтузиазмом и не спеша, окунул свои рыжеватые усы в фужер. Сашка на последнем глотке, поперхнулся, закашлявшись и особист не отрываясь от фужера легко постучал по спине.

-- Откуда такие трофеи?- спросил Громаченко у танкиста, продолжая хлопать кашляющего Сашку по спине.

-- А это,- капитан тоскливо вздохнул. - Здесь этого барахла полные подвалы, бери - не хочу. Коньяки, консервы, сигары.... Хорошо ведь жили, чего к нам полезли?

-- Потому что фашисты, - Громаченко пьяно икнул. - Нечеловеческие выродки и грабители...

-- Смотри-ка, опять по-писаному заговорил,- усмехнулся танкист. - Точно тебе говорю - замполит.

Кашель постепенно отпустил Сашку и он, отдышавшись, закрыл глаза, с наслаждением вдыхая полной грудью холодный воздух, мокро пахнувший весной. Солнце ярким огромным огненным шаром повисло в зените над выжженным прямоугольником привокзальной площади, как мишень в учебном тире. Ветер лениво гнал по голубому небу молочные клочья облаков, выветривая тошноватый запах горелого человеческого мяса в парке. Там, между чёрными дотами, исщербленными бетонобойными снарядами, наверное, начинали распускаться подснежники, тоненькими стебельками пробиваясь, как из окружения, из холодной снежной блокады к солнечному небу. В котором, теряясь в облаках, шло звено "Петляковых-вторых".

Сашке хотелось петь и смеяться одновременно.

Он открыл глаза, недоверчиво прислушиваясь к звуку моторов своих бомбардировщиков, которые летали бомбить уже без прикрытия истребителей, и от этого веяло уверенностью и монолитностью всего происходящего. Капитан-танкист, как-то мечтательно, проводивший взглядом эскадрилью Пе-2, тут же вручил Сашке полный фужер.

-- Ну что авиация, ещё могёшь?- спросил танкист и Сашка, кивнув, взял фужер.

-- За то, чтоб зверя и в его логове!- начал путаный тост Громаченко. - Чтобы, так сказать, по самые и до конца.

-- Складно базлаешь,- равнодушно согласился с ним танкист.

Сашка, чокнувшись, выпил и проглотив вязкую, горькую от коньяка слюну, всунул в уголок рта жёлтый мундштук "беломорины". Пить уже совсем не хотелось,- хотелось вытянувшись в полный рост лечь, и не снимая тяжёлых хромовых сапог, забыться в этом ласковом апрельском тепле. Завтра их полк перебросят, и опять пойдёт суровая проза военных будней с её штурмовками и вылетами. Пусть недолго, но от этого и страшней - никому не улыбается отбухать всю войну, и сгореть заживо в самом конце. А кто-нибудь обязательно сгорит за миг до Победы, страшно крича пока горячее бензиновое пламя, не сожжёт микрофон в шлемофоне или разваливающийся в воздухе Ил не врежется в землю, выбросив в небо огненную шапку взрыва. Сашке не хотелось об этом думать.

Непрерывно икающий Громаченко, хрустя ревматичными суставами потянулся и широко расправил под шинелью плечи.

-- Х-хорошо,- выдохнул особист, нервно пощипывая, рыжеватый ус. - Баб только и не хватает.

-- Дались тебе эти бабы,- сказал танкист. - Седой же сам. Внуки ведь у старого наверняка есть, а ты о бабах заладил. Вон гляди сколько фрау. Специально для тебя ведут.

Капитан указал рукой на серый, приземистый силуэт "ягдтигера", тяжеловесно застывший посреди дороги. Из-за сожжённой немецкой самоходки неровным строем медленно выходили женщины, прикрывавшие ладонями лицо от яркого солнечного света.

-- Из подвалов,- удивлённо заключил уже совершенно опьяневший Громаченко. - Гляди, как от солнца все щурятся.

Сашка широко открыв глаза смотрел на странную процессию, которая не спеша пересекала улицу. Женщины медленно, будто преодолевая сопротивление воздуха, обходили свежие воронки, едко вонявшие сгоревшим пироксилином. Не говоря ни слова, Сашка выплюнул "беломорину", взял недопитую бутылку марочного коньяка, два фужера и резво спрыгнул за борт "виллиса".

-- Авиация, отдай коньяк, - скрипнул смехом за спиной у Сашки танкист.

Сашка, не слыша его, пьяно покачиваясь, пошёл навстречу понуро бредущим по площади женщинам. С каждым шагом он всё шире расправлял плечи, тянул носок и втягивал живот, - так, как давным-давно учили на занятиях строевой подготовкой. Хрустальные фужеры в его руках звонко цокали о бутылочное стекло в такт Сашкиным уверенным шагам. Сашка, приосанясь шёл по площади, совершенно не подозревая, что чеканит шаг навстречу собственной судьбе, нелепым случаем уже приготовившейся изменить весь ход его жизни. Будто всё вокруг него шло по строго определённому руслу. Будущее уже распростёрло свои зловещие крылья над пустынной привокзальной площадью, которая тонула в тишине и запахе гари. Высокий, красивый мужчина в офицерской форме, блестевшей на солнце золотыми планками погон и два десятка грязных, перепуганных до смерти молодых женщин с лицами, равнодушными ко всему. Приглушенное шуршание ветра, перекатывавшего стреляные гильзы у развороченного пулемётного гнезда, звучало как тихая, едва слышная музыка. Смерть была где-то рядом. Совсем неподалёку.