Подполковник никому не напишет (СИ)

Сержант поставил котелок на чёрную полированную поверхность стола, разделил слипшиеся пайки, и снисходительно кивнув, встал у открытых дверей. Где-то в глубине коридоре затарахтел ключами второй вертухай. Островский никогда не изводил их своими насмешками, и благодарные вертухаи делились с ним трофейными сигаретами, которых у чекистов всегда было в избытке.

-- Ну что же вы? - как можно ласковее сказал Островский выносному, который с гордой гримасой сцепил свои жёлтые, редкие зубы. - Приступайте, доктор.

Выносной робко ступил в камеру.

-- Один секунд, - преградил ему дорогу Островский. - Я только облегчу свою совесть и усложню вашу задачу, милорд...

Урка полез грязными, крючковатыми пальцами в мотню своих рваных солдатских штанов. Выносной покорно замер у открытых дверей камеры, исподлобья глядя на своего блатного оппонента. Сашка, наблюдающий это зрелище каждый вечер, поморщился от ноющей боли в правой половине лица - там, где его кожу разрывали десятки хирургических швов.

-- Пардон просю, - продолжал валять ваньку Островский, невыносимо долго копаясь в расстёгнутой ширинке. - Мой мочевой пузырь не терпит отлагательств.

Выносной тоскливо вздохнул, ожидая, когда закончится весь этот спектакль.

-- Ой, - в притворном ужасе вскрикнул блатарь, вытаскивая из штанов, пустую руку. - Наверное, в прошлый раз потерял. Упустил, а.... Может, поищешь?

Рябой рядовой, упрямо мотнув головой упрямо мотнув головой, пошёл к параше.

-- Как же я без хозяйства? - запричитал Островский. - Ты уж поищи, будь человеком.

На это номер выносной ввиду своей детской наивности, не сказать больше глупости, покупался целых два раза, долго и безуспешно шаря в зловонной зелёной жиже. После поисков, так и не увенчавшихся успехов, он спрашивал, что Островский уронил в бадью, и каждый раз получал один и тот же ответ из трёх непечатных букв.

В этот раз спектакль не удавался, Сашка скучающе повернулся к стене, когда выносной, хрипя от позора, приподнял край "параши".

-- Ты, в каких родах войск служил, землячок? - спросил Островский уже своим обычным, без блатного шиканья, голосом.

Рябой рядовой ответил ему своей коронной однотипной фразой, с помощью которой, он в последнее время общался с уркой. Выносной сделал страшное лицо, выпучил глаза и хекнув от натуги, взвизгнул фальцетом:

-- Ня замай!

Сашка, поморщившись от боли, улыбнулся, насколько позволяли бинты.

-- Ня замай, - обречённо повторил рябой ефрейтор.

-- Да ты, однако, партизан, - поддельно изумился Островский. - Может у тебя и награды есть?

Выносной потащил "парашу" до дверей.

-- Точно медаль есть, - презрительно бросил в спину ефрейтору Островский. - Вот только не знаю "за освобождение" она у тебя или "за взятие"? Ты бы рассказал, земеля?

Дежурный вертухай, соблюдавший до этого в непростых дипломатических отношениях Островского и выносного, строгий швейцарский нейтралитет, неожиданно усмехнулся и осуждающе покачал головой.

-- И- эх, - сказал он своим трескучим голосом. - Жеребец. Ты хоть бы барышни постеснялся.

Островский, проводивший по обыкновению выносного до дверей камеры, замер в недоумении.

-- Какой барышни? Ты что, сержант, водки хильнул?

Вертухай многозначительно подмигнул валяющемуся на нарах Сашке, и обратив своё круглое лицо в тюремный коридор зычно гаркнул:

-- Ну чего встала, иди. Два часа у вас.

Островский присвистнул и от удивления сел на свои нары. А в камеру вошла, несмело улыбаясь в розовую ладошку, Оксана, раскрасневшаяся от смущения. Лязгнула, закрываясь дверь и Сашку будто ударило электрическим током. Он суетливо приподнялся на нарах, не веря собственным глазам, которые смотрели на окружающий мир, сквозь узкую амбразуру в белой марлевой перевязи. Оксана стояла у прочных тюремных дверей, словно не решаясь сделать шаг в камеру. Островский, одним движением взлохматив чёрные давно не мытые кудри, вопросительно посмотрел на Сашку.

-- Здравствуй Саша, - тихо сказала Оксана и опустила взгляд на грязный пол камеры.

Кокон из бинтов на голове Сашки едва заметно шевельнулся - он улыбнулся. На щели, прикрывавшей его обезображенный рот, появилась мокрая полоска слюны.

-- Оксана, - ломано выдавил из себя Сашка и скривился от боли. Он поспешно встал с нар и в оцепенении застыл перед женой.

-- Как ты? - робко спросила Оксана, с необъяснимым страхом глядя в пол перед собой. Она так и не решилась взглянуть Сашке в глаза. - Очень болит?

-- Оксана, - отмахнулся от её вопроса Сашка и медленно протянул свою ладонь к её тонкой руке, так похожей на детскую. Огрубевшие Сашкины пальцы коснулись гладкой кожи её звпястья - там где лиловыми каракулями проступали угловатые цифры татуировки - 19051. Оксана несмело посмотрела Сашке в глаза.

-- А я тебе гостинец принесла, яблоков, - она торопясь развернула узелок из старой немецкой лагерной косынки, в котором лежало несколько мелких краснобоких "райских" яблок. Кусочек тёплого и тихого лета наполнил камеру пьянящим ароматом августовских садов.

-- Нельзя ему яблоки, - резонно заметил Островский, опять уткнувшись в замусоленное "Житие Сергия Радонежского". - И говорить он почти не может.