Подпольная империя

— Да ну тебя, Бро, — отмахиваются они. — Чё за под**бка, в натуре?

— Ну вы, чё! Скажите, я обещаю, это будет чисто, между нами, чего вы хотите добиться лет через пятнадцать?

— Я хочу, — мечтательно говорит водила, — чтобы меня по ночам не отправляли разных чудаков вроде тебя возить.

Они оба ржут.

— Ну что же, достойная мечта, — киваю я.

И как вот с такими людьми светлое будущее строить?

Цвет провожает меня в дом и наливает чаю. Гобеленовый ковёр на стене, старая мебель и, в общем-то довольно аскетичная обстановка никак не выдают высокое положение этого человека.

— О, какой чай шикарный! — хвалю я. — Сам собираешь?

Он только головой покачивает, скептически поджимая губы и давая понять, что я явную глупость спрашиваю. А чаёк правда хорош. Я улавливаю в нём ароматную до одури душицу и карамельный дым ферментированного вишнёвого листа, травянистую кислинку кипрея и энергичный дурман чёрной смородины.

Подхватываю из вазочки кубик медовых сот. Он сочится старым потемневшим золотом и благоухает на всю комнату. Отправляю его в рот и разминаю воск. Мёд тоже отличный.

— Алтайский, — кивает Цвет, предвосхищая мой вопрос.

— Суперский, — хвалю я, разламывая баранку.

Жрица любви нынче кормила меня лишь любовью, так что внезапно вспыхнувшее чувство голода вполне объяснимо.

— Ну, ты набил брюхо? — спрашивает Цвет, когда я допиваю вторую кружку.

— Заморил червячка, — улыбаюсь я.

Признаюсь, после встречи с Ириной я испытываю прилив оптимизма, поэтому разговор, к которому планирует приступить Цвет, не вызывает у меня сумрачных чувств.

— Ну чего ты мрачный как туча? — подмигиваю я. — Чёрную метку получил?

Он достаёт из пачки, лежащей на столе, «беломорину» и, покатав между ладонями и сделав фирменную папиросную гармошку, вставляет в зубы. Первый раз вижу, чтобы он курил.

— Я так-то бросил, — говорит он, поймав мой взгляд. — Балуюсь иногда. Как Шерлок Холмс, чтобы мозги лучше работали.

— Это да, — соглашаюсь я, — никотин мощный ноотроп. Вштыривает не по-детски и мозгу даёт пендаля.

Цвет чиркает спичкой и глубоко затягивается. Силён брат, даже не кашляет, а «Беломор», надо сказать, та ещё отрава. Проще гаванскую сигару в затяг курить.

— Когда? — спрашиваю я. — Завтра?

— Послезавтра.

— В «Волне»?

— Угу…

— Звездочёт будет?

— Звездочётом его только мусора зовут, — хмыкает Цвет. — А так он Гриша Шахтинский. Он, как раз и собирает сходку. Типа самый авторитетный вор у нас.

— А он на ЛВЗ крепко сидит?

— Да нет, пытается закрепиться, но всё никак не выходит. Если завтра всё получится, сами туда залезем.

— Не, не сейчас, там конторские кружат. Сейчас не время.

— Ладно, неубитых медведей пока не трогаем.

— Паш, — говорю я, — выхода у тебя два, так? Или в бега, или наверх, правильно? Третий выход, летальный, я даже не упоминаю.

— Да хорош ты, с агитацией своей. Решили уже, так чё из пустого переливать? Короче, давай всё пройдём ещё разик. И смотри, не прощёлкай ничего.

— Да ладно, чё ты, разыграем, как по нотам. Во сколько, кстати?

— В три, в пятнадцать то есть.

— Во как, — удивляюсь я. — Нечисть же по ночам выползает обычно.

На это он ничего не отвечает. Мы обсуждаем план, и я отправляюсь домой. Но, прежде чем отправиться спать, я захожу к дяде Гене. Шанс застать его трезвым в это время минимальный, но мне везёт.

— Ты чего, Егорий, по ночам шарахаешься? — недовольно бурчит он. — Я уж спать лёг.

Выглядит он действительно сонным.

— Дядь Ген, завтра работаем.

— Как это? — сон вмиг слетает, и он заметно напрягается. — Ты чего творишь? Это, по-твоему, заранее? Я же тебе велел загодя сообщить! Не знаю ничего! Как я тебе успею?!

— Дядя Гена, ты не ори зря, лучше подумай. По-другому не получается. Нужно завтра, но вечерком, аккуратно, точечно, чётко. Завтра, кстати, дискотека должна быть, если я правильно помню. Наверняка опять туда попрутся, вот там их и накрыть бы. Я и Баранчика туда же запущу, чтобы шухеру побольше было.

— Не знаю, — чешет в затылке Рыбкин. — Придётся подмазывать.

— Подмазывать, чтобы заставить выполнять свои обязанности? Серьёзно?

— Ускорение, как-никак. Требуется стимул.

— Блин, а кому, тебе или парням?

— Всем нужен, — разводит он руками. — Давай по соточке. Мне и ещё там двоим. Всего четыреста.

— Тебе двести что ли? — хмурюсь я.

— Умный ты пацан, — ржёт он. — Вот чем тебе дочь моя не угодила? Хорошая ж девка, ладная, трудолюбивая, вон любит тебя дурака… Ну, не дурака, конечно… Стал бы зятем моим, мы б с тобой такие дела крутили.

— Дядь Ген, о ней же беспокоюсь. Сам посуди.

— Ай, да ну тебя, — машет он рукой. — Давай премию, в общем. Или жди неделю, пока машина правосудия пары наберёт и на крейсерскую скорость выйдет.

Я выдаю восемь бумажек по пятьдесят.

— Вот! — с торжеством в голосе восклицает Рыбкин. — Я всегда говорил, что наша страна лучшая в мире. Ну, где ещё обычный комсорг с заштатной швейной фабрики спокойно носит при себе четыреста рублей. Или сколько там у тебя?

— Ни в одной стране мира, кроме нашей, рублей не водится, — усмехаюсь я. — Дядь Ген, я на тебя, как на самого себя надеюсь, ясно? Не уйди в загул раньше времени.