Подростки

— Как никто? — инспектор опять начал сомневаться. — Идем к директору, — схватил он меня за рукав куртки.

У директора разговор принял еще более строгий оборот.

— Полюбуйтесь, — сказал инспектор. — Ни директор, ни старшая пионервожатая не знают, что происходит у них в школе, чем занимаются их подопечные. Это ваш парень?

— Наш, — помрачнел директор в предчувствии какой-то неприятности.

— Они сегодня утром стояли в почетном карауле у обелиска! А вы ничего не знаете.

— Это правда? — спросил директор.

— Правда, — ответил я.

— Что же вы так? Никому ничего не сказали…

— А мы сами… Можем мы что-нибудь решить сами?

Директор всеми силами старался сдержать свое возмущение, остаться спокойным.

— Конечно, можете, — ответил он. — Но почему бы не посоветоваться?

— Запретили бы.

— Что?

— Запретили бы, — повторил я. — Сказали бы, зачем вставать в четыре часа, поднимать переполох, тревожить родителей. Потом начали бы советоваться с райкомом, с районо, с родительским комитетом. В лучшем случае решили бы провести в полдень линейку у обелиска. Или прием в пионеры. А это уже было. Пришли бы учителя, родители и стали бы нами командовать, будто им это очень интересно. А ребята стояли б и ждали, скоро ли все кончится. Самим интереснее.

— Да разве так можно? — воскликнул директор. — Это ж хаос, анархия!

— Нет, — упрямо тряхнул я головой. — У нас полный порядок соблюдался. Вот товарищ подтвердит, — повернулся я к инспектору.

Установилось тягостное молчание.

— Значит, никто из руководства ничего не знал? — уточнил еще раз инспектор.

Ему не ответили.

Когда я дома рассказал отцу о высказанных нам претензиях, он неожиданно для меня взял сторону директора.

— Представь себе, — рассуждал он, — у нас на заводе каждый стал бы делать, что ему заблагорассудится…

— Хватил! То на заводе.

— А какая разница? Сейчас все так взаимосвязано. В этот момент у памятника могло состояться возложение венков. А тут вы пришли. Накладка!

— Так рано. Какие венки!

— Все равно. Возьмем другой пример. Я отдал приятелю твою книгу. А она тебе позарез нужна… Заинтересованные лица должны знать, что мы делаем.

Ночь я спал тревожно. А наутро пошел к директору извиняться. Боря увязался было со мной, но я сказал:

— Сам заварил кашу, сам буду и расхлебывать.

В школе в то утро оказался и знакомый уже инспектор районо. Меня поругали, но и поддержали. Попросили продумать идею о пионерских караулах у памятника героям. Инспектор районо рекомендовал обсудить вопрос на совете дружины, в комсомольском комитете и выводы доложить директору. Между прочим, попало и Тамаре. Ее осудили за непочтение к родителям и за игру на горне на заре. Узнав об этом, Тамара плакала.

ПИСЬМО

Признаться, я и не заметил, как пролетели каникулы. Месяц просидел в городе. Потом с отцом уехали к родственникам в деревню. Рыбачили, ходили за грибами. Только разохотились, глянь, уже покатила осень. И вот девятый класс. Учителя с первого же дня наставляют нас: смотрите, не запускайте уроков, программа сложная. Ну что ж, поживем — увидим, сложная так сложная, не привыкать.

Присматриваюсь к ребятам. Чудно: за лето все повзрослели, вытянулись. У Стасика Перепелкина и усики пробиваются. Девчонки называют его теперь «Стива». Солиднее. Даже Света Пажитнова стала потоньше и повыше ростом. К Нине — не подступись. Ходит, как пава. Будто не идет, а плывет по коридору. Боря Мухин, на удивление всем, похудел, осунулся. Спрашиваю:

— Что с тобой?

— Ничего, — отвечает. — Все в норме.

И опять потекли школьные деньки. Уроки, домашние задания, всякие кружки и прочее. Вскоре восстановилась и наша компания. А тут случилось и первое происшествие.

Боря больше всего не любил дежурить по классу. И вовсе не оттого, что это налагало на него какие-то дополнительные обязанности, утомляло. Он умел ладить с ребятами, и, когда дежурил, в классе поддерживался строгий порядок. Даже мусора после уроков оставалось меньше, чем в другие дни. Ребята не только любили Борю (за его самостоятельность, за простоту в отношениях), но и побаивались его, дорожили его мнением. Поэтому старались держать себя в норме, поменьше шалить и поменьше сорить. Но мусор, конечно, все равно был. Набирался целый ворох скомканных бумажек, записочек, обрывков газет, вырванных из тетрадок, заляпанных чернилами листочков. И это не смущало Бориса.

Чаще он беспокоился о другом. Боялся, что, пока возится в классе, приводя его в порядок, Тамара не дождется и уйдет.

Но нравится тебе или не нравится, а дежурить надо. Все дежурят, по очереди. Единственно, к чему стремился Боря и что во многом зависело от его расторопности, — это поскорее убрать класс. И на этот раз он поторапливал ребят и сам старался за пятерых. И он очень рассердился на Шурика, который выхватил из кучи мусора свернутый вдвое листок, пытался что-то прочесть.

— Слушай, Шурупик, — налетел на сверстника Боря. — Кинь ты эту гадость. Нашел время заниматься внеклассным чтением.

Но Шурик и не думал подчиниться. Жадно впился он глазами в диковинный листок, исписанный мелким прыгающим почерком, и только водил головой, пробегая глазами по строчкам.