Подростки

Я не знал близко Федора Лукича. Но был наслышан о нем немало. Злые языки дали ему кличку Вечный Двигатель. Она долго держалась за ним, а потом вдруг стала забываться, уступая сердечному и мягкому обращению — «Лукич». Его нельзя было назвать очень уж общительным или снисходительным человеком. Напротив, он отличался несколько замкнутым и угрюмым характером, был нередко прямолинеен и резковат в обращении как со своими коллегами, так и с нами, ребятами. Но все знали, что к нему можно запросто обратиться с любым вопросом, и он не оттолкнет, не скажет, что ему некогда или что ваш вопрос пустячный и не следует с ним лезть к занятым людям. Доброжелательно выслушает, даст совет, растолкует, успокоит или скажет открыто и прямо, что ты не прав. И еще: к нему можно было зайти в любое время домой, и, как бы он ни был занят, он находил возможность поговорить с каждым, иногда похвалить, а иногда поругать и посоветовать не распускать нюни. Слух об этой его особой отзывчивости передавался из поколения в поколение школьников, и давно стало уже само собой разумеющимся, что если у вас такой вопрос, который не каждому доверишь, то надо идти к Лукичу.

Частенько к Лукичу заходили и просто так, на огонек. Посидеть, послушать. И нередко в его скромной квартире встречались за одним столом и опытные педагоги, и новички, и их ученики. Все находили эти встречи полезными, и каждый уходил духовно обогащенный, впитав в себя какую-то частицу доброй мудрости.

Мы с Борисом поднялись на четвертый этаж и позвонили. Открыл сам Федор Лукич.

— Ба, знакомые все лица! — пропел он себе в усы, пропуская нас в коридор. — Вы сегодня первые.

— Вот и хорошо, — пробормотал Боря, здороваясь. — У нас к вам очень важное дело.

— Ну, что же, проходите, проходите, — пригласил Лукич. — А знаете, я заметил, что в вашем возрасте неважных дел не бывает.

Боря подосадовал, что Лукич начал разговор с нами в несколько шутливом тоне. А ему не хотелось терять время на обмен любезностями и колкостями.

— Нет, я серьезно, — сказал он, доставая из кармана письмо. — Вот посмотрите. Это мы нашли сегодня после уроков, когда убирали класс.

Федор Лукич читал письмо, а мы следили, как меняется выражение его лица. От добродушного и участливого, каким оно было в первый момент, оно стало сосредоточенным и удивленным, потом удрученным и печальным и, наконец, гневным и раздраженным.

— А вы уверены, — спросил Лукич, откладывая письмо в сторону, — что это писала девочка из вашего класса?

— Конечно, — незамедлительно ответил Боря. — Мы его нашли после нашего урока.

— Но оно же могло залежаться в столе. Его могли забыть там еще вчера. Не все же такие дотошные дежурные, как вы.

— Об этом мы не подумали.

— Вот видите, — сказал Лукич, и мелкие, грустные морщинки собрались вокруг его прищуренных глаз. — Тут легко ошибиться.

— Мы пытались узнать по почерку, — сказал Боря. — А потом бросили. Побоялись ошибиться.

— А по-моему, и гадать не надо, — вставил я. — Легко догадаться, кто писал.

— Кто же? — строго спросил Лукич.

— Светка Пажитнова! — выпалил я. — Во-первых, я ее почерк знаю. А во-вторых, тут же ясно сказано, вот читайте, «а твоя Света весь вечер…» У нас в классе только две Светы — Пажитнова и Галкина.

— Все-таки две, — с упреком сказал Лукич. — И потом, разве в этом самое главное, чтобы узнать, кто это написал. Кто бы ни написал, за этого человека мы в ответе. Все мы. Даже если он не из нашей школы.

Лукич замолчал и долго думал о чем-то своем, а я глядел в его затуманенные тревогой глаза и удивлялся, как это он сумел так просто поставить все на свое место и решить, что вовсе не надо гадать, кому принадлежит это дрянное письмецо, чтобы, как считали мы, припереть этого человека к стенке, обрушить на него гнев всего класса.

— Эта девочка на нашей совести, — сказал, отрываясь от своих дум, Лукич. — Как часто мы видим только то, что лежит на поверхности. У нее, наверное, незаурядные способности. И она какое-то время будет «светить», но, боюсь, что этот свет никого не согреет.

— Что же делать, Федор Лукич? — спросил Боря. — По-моему, класс не может тут оставаться в стороне.

— Надо подумать, — ответил Лукич. — В таком деле нельзя рубить сплеча.

Я сидел как на иголках. Чего думать, казалось мне. Эта девчонка с мыслями, вывернутыми наизнанку, заслуживает резкого осуждения. А может быть, и исключения из школы. Чтоб подумала и чтоб не вредила добрым всходам. Я готов был спорить со старым учителем, отстаивать свое решение. Но Лукич заговорил и сразу же обезоружил меня.

— Вот я думаю, — начал он, — откуда появилась эта девушка, способная так мыслить и так лицемерить? Видно, какое-то звено в нашей работе дало осечку. И есть опасность, что общество получит морально неполноценного человека. Надо бить тревогу. Вот и Боря спрашивает: «Что делать?» В оправдание своих промахов можно, конечно, сказать: «Таких у нас немного». Но это слабое утешение. Важнее разобраться, в чем же корень зла.