Подруги

— Ты сегодня не похожа на себя, — говорит Марджори. — Что-то у тебя стряслось. Вот почему ты захотела со мной встретиться. Впрочем, все мы знаем, что стряслось. Ты двадцать лет замужем за неподходящим человеком и не порываешь с ним — в основном из трусости, тщеславия и алчности.

Хлоя молчит. Марджори, выждав минуту, замечает:

— Сама не пойму, зачем только я хожу в этот гнусный ресторан. Обслуживают из рук вон, кормят тухлятиной, официант с приветом, и это нас нарочно посадили на самом сквозняке.

— Правильно, — говорит Хлоя.

Марджори прыскает. Хлоя всхлипывает.

— Ох, Марджори, — говорит Хлоя.

— Вот именно — ох, — говорит Марджори. — Ничего никогда не меняется.

— Нет, меняется, — говорит Хлоя. — Обязательно должно меняться.

И все-таки — нет, в сущности. Все то же — что раньше, что теперь. Просишь хлеба, а тебе кладут в руку камень.

20

Наконец! В Алден навестить свою дочь является Элен. Как она хороша, как элегантна, как неподвластна времени! Как пленяет она Эстер Сонгфорд, кокетничает с Эдвином — кладет алый ноготок на запыленный лацкан, завораживает.

Приезжает на машине с шофером. Не женщина, а сливки и розовые лепестки. Чулочки — чистейший шелк, краешек нижней юбки оторочен кружевом. Широко открытые невинные глаза на овальном личике и пушистые завитки очень светлых, коротко стриженных волос.

(Где-то за тридевять земель Дику, голодному и холодному, снится Элен в объятьях вражеских офицеров на полу в библиотеке, под дырявой крышей — и недаром снится… Элен спит без сновидений.)

— Ах, милые, — приговаривает она, — милые мои. — И обнимает всех вместе и каждого в отдельности, но Марджори почему-то реже других. И Эстер, которая не привыкла ни до кого дотрагиваться, восхищена и очарована пожатием бархатной теплой ручки, мягким, ласковым прикосновением нежной щечки к своей щеке.

— Какие страшные времена, — горестно вздыхает Элен, — война — это ужасно. Я перед вами в неоплатном долгу, что вы приютили Марджори. Она так славно прижилась у вас.

— И пусть живет сколько хочет, — говорит Эстер Сонгфорд. Какой нескладной ощущает она себя в этой поношенной коричневой юбке и вязаной кофточке, как она жаждет заслужить одобрение Элен.

— Видите ли… — начинает Эдвин.

— Только пока мы не подыщем себе что-нибудь за городом — в Лондоне сейчас так опасно, — я буду каждую неделю посылать вам на нее гинею, — говорит Элен. — Обязана, хоть такую малость. Конечно, мне нелегко живется. Я ведь, по сути дела, совсем одна на свете. Родители мужа, к сожалению, знать не желают девочку. Они, видите ли, евреи, и очень ортодоксальные, не признают ребенка, а себя, естественно, тем самым избавили от лишних расходов! Я уверена, все сводится к этому. Но мне от того не легче.

Так Марджори впервые узнает, что у нее отец — еврей. Что ж, поделом, не подслушивай у замочной скважины.

— Мы позаботимся о ней, — говорит Эдвин. — Бедная маленькая Марджори. Это наш святой долг, черт возьми. Подкормить, вернуть ей румянец, сделать из нее настоящего мужчину. — Он потрясен несправедливостью ортодоксов. Он человек не злой — в отношении кого угодно, кроме Эстер. — Детям сейчас не место в Лондоне. Я слышал, Ист-Энду крепко досталось.

— Да, но какова в народе сила духа — невероятно! — говорит Элен. — Наверху сущий ад, а люди сидят в бомбоубежище и поют. Я, знаете, тружусь день и ночь. Впрочем, всем приходится трудиться, время такое. Оказываю поддержку молодым матерям. У них, несчастных, кругом соблазны. Если мужа призвали в армию, жена получает за него всего двадцать восемь шиллингов — в неделю! Подумать только! Как можно на эти гроши содержать семью? Невозможно, разумеется, притом в Лондоне столько солдат на холостом положении, что, боюсь, надо ждать полного падения нравов. Да, в Лондоне детям определенно не место.

— Но, мам… — Марджори ухитрилась каким-то образом проникнуть в комнату и дергает мать за рукав, как будто специально вознамерилась вывести ее из терпения. — Все эвакуированные давно вернулись в город. Я одна осталась, во всей деревне.

— Марджори, — строго говорит Элен. — Помни, дареному коню в зубы не смотрят, Сонгфорды столько сделали для тебя, а ты? Фу, как неприлично.

Марджори вспыхивает. Из глаз у нее брызжут слезы.

— Такая хныкса, вы уж не взыщите, — говорит Элен. — Боюсь, это у нее наследственное. Не ребенок, а ходячая Стена плача.

— Марджори — прекрасная девочка, — мужественно вступается Эстер.

— Ну что ж, — говорит Элен. — Мне пора.

— Не останетесь ли к чаю? — предлагает Эдвин. — Нельзя ли соблазнить вас кусочком орехового торта?

— Я бы с удовольствием, но долг не велит. Сегодня вечером у меня в Приюте встреча молодых солдаток, — говорит Элен. — Мне по-настоящему вообще не полагалось бы бросать их и приезжать сюда, но я не могла не убедиться, что Марджори устроена и благополучна.

— Мам, останься, пожалуйста, — не выдерживает Марджори. — Сейчас еще рано.

— Не приставай ко мне, девочка. Мы должны вернуться в Лондон засветло. Не забудь про затемнение.