Подруги Высоцкого

– …О, Володя, наконец-то. Заходи! – приветствовал своего соседа по крохотной, как пенал, комнатке считавший себя уже бывалым кинорежиссером Александр Муратов. – Ты куда запропастился? Ведь Генка Карюк сказал: «На сегодня – съемкам каюк». – Муратов улыбнулся удачной рифме.

– Да к морю ходил, – пожал плечами Высоцкий.

– Винца, чую, выпил, – предположил Муратов.

– Так, малеха.

– Так почему бы не продолжить?..

Муратову доставляло удовольствие рассказывать, что хотя с Кирой они уже развелись, но она упросила его приехать, помочь, так как ей тяжело и в кадре находиться, и общей съемкой заодно руководить. При этом Александр Игоревич снисходительно улыбался: «Что поделаешь, надо помочь молодому режиссеру. Не чужие люди все-таки. В Одессу буду наведываться еженедельно…»

Хотя самостоятельная Кира Георгиевна утверждала как раз обратное: «Когда начала снимать одна – сразу стало значительно легче…», не слишком жалуя консультантов-доброхотов.

В «Куряже» без умолку стрекотали пишущие машинки – шлифовались сценарии и перелицовывались заявки, наспех репетировались диалоги героев завтрашних эпизодов, звучали гитарные аккорды, раздавался хрустальный звон граненых стаканов и возникали скоротечные, ни к чему не обязывающие сердечные привязанности.

Найдя в Высоцком внимательного слушателя и как бы коллегу по перу, Муратов усердно потчевал соседа своими юношескими поэтическими опытами. Ностальгически вспоминал, что сам Михаил Светлов называл его, Муратова, «гениальным мальчиком» и благословлял в Литературный институт.

– И как, поступил? – уважительно интересовался Высоцкий.

– Да нет, в сочинении сделал 18 орфографических ошибок. Пришлось идти во ВГИК…

Высоцкий усмехнулся, потянулся за гитарой и запел:

Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники…

– Володь, кстати, а что такое «бульники»? Бульоны какие-то, что ли?

– Какие бульоны? Ты смеешься, не слыхал никогда? Это мы так в детстве булыжники называли.

– Кстати, Володя, у меня для тебя еще рифмочка образовалась. У нас на Довженковской студии есть такие режиссеры – Шмарук, Левчук и Цыбульник. Последняя, кстати, женщина по имени Суламифь.

– И что?

– А ты вот когда этот куплет поешь про бульники, так у меня сразу просится – «ели бульники/ Левчуки, Шмаруки и Цыбульники».

– Не смешно, – поморщился Высоцкий. – Их ведь только ты знаешь… А богохульников у нас много…

Однако потом, торжествовал Муратов, видимо, в памяти у Володи это все же засело, и на съемках однажды у него вырвалось: «Ели бульники – Левчуки, Шмаруки… А…мать!»

Работать с Высоцким, вспоминал Александр Игоревич, было «как-то неестественно легко. Он все схватывал с полуслова. Если был согласен. А ежели нет, то тут же предлагал свой вариант. Когда ему возражали, говорил: «Ну ты же сначала посмотри!» И часто режиссер, посмотрев, соглашалась… Он не играл бытовые взаимоотношения, ему не нужны были всякие там актерские приспособления: «крючочки», «зацепки», «слушание партнера» и прочее. Он, если можно так выразиться, играл «атмосферу взаимоотношений», вернее, не играл, а создавал. И был, по большому счету, прав, ибо в реальной жизни мы слушаем друг друга, «цепляемся» друг за друга гораздо меньше, чем на экране. Он плевал на все это и оставался самим собой.

Каждый дубль – новый вариант. Даже очень внимательный оператор Геннадий Карюк иногда просто не мог сориентироваться и выпускал его из кадра. Они с Кирой были прекрасной актерской парой, играли в одном и том же натурально-ярком ключе, много импровизировали. Я часто не имел представления, где сказать «стоп». Если бы даже это была моя картина, я бы и то сомневался… А тут чужая: кто его знает, что имеет в виду хозяйка фильма…»

Карюк тоже не имел ни малейших претензий к исполнителю главной роли: «Володя удивительно чувствовал свет, камеру, ракурс – все чувствовал, все знал. Он кинематографист по своей сути. Для себя считал, чтобы камера была чуть ниже и левее относительно его, а свет должен падать справа сверху. И куда бы камера ни двигалась, Володя всегда оказывался в том ракурсе, который считал для себя наиболее выигрышным…

Двигался красиво, естественно. В тот период он ходил с тростью, очень органично и красиво ею пользовался. Ловко повернувшись вокруг своей оси, останавливал взгляд на собеседнике – слегка сверху с прищуром и с улыбкой на губах. И от этого сложного и в то же время простого по естеству движения он мне никогда не казался малорослым…»

От зоркого ока оператора не ускользало: «Это был праздник не только для нас, но и для самого Владимира Высоцкого. Встреча с Кирой Муратовой не прошла зря. Когда два таких ярких художника сотрудничают, возникает нечто большее».

Да и сама Кира Георгиевна как-то беспечно обмолвилась: «Сложно, очень сложно не влюбиться. Он замечательно поет, очень обаятельный, и нужно очень сильно держать себя в руках…»