Подружки

Она была высока и стройна, сколько можно было разглядеть под ее просторным кимоно. Она была очень красива: безукоризненно правильные черты лица, взгляд, такой глубокий и строгий, что он даже пугал в этих юных и ясных глазах под лиловатыми веками, полуопущенными от страсти.

Все четыре стены комнаты были просто затянуты белыми циновками, а на полу лежали камбоджийские матрасы, покрытые другими циновками, тоже белыми. И никакой мебели. Много разбросанных подушек. Посредине курильни на большой плите зеленого мрамора деревянные с инкрустацией или бронзовые с чернью подносы. И на этих подносах стояли приборы для куренья опиума, расставленные так же аккуратно, как чаши, требники и распятье на каком-нибудь алтаре. К потолку был прикреплен китайский зонтик. А через открытую дверь виднелась банально меблированная комната с саржевыми занавесками, рипсовыми креслами и ореховой кроватью. Без сомнения, хозяйка проводила в этой комнате только часы сна. А настоящей жилой комнатой была курильня.

— Сент-Эльм, — сказала Мандаринша, — проводите наших друзей и дайте им по кимоно.

Теперь Селия в развевающемся крепдешине лежала среди подушек, так же как Мандаринша, и смотрела на Мандариншу, которая ловко двигала своей трубкой над маленькой лампочкой с пузатым стеклом. Вторую лампу убрали: она осталась в соседней комнате. А дверь прикрыли, чтоб не было слишком светло.

Спокойствие, царившее здесь, очень скоро подействовало на Селию. Все легли, никто не двигался, и разговаривали только вполголоса. И надо всем тяжелый и серый дым опиума таинственно заволакивал все предметы густой полутьмой и властным благоуханием.

Мандаринша курила. Ее продолговатые тонкие руки ловко вертели плотный бамбук, украшенный серебром, и ее уста с изумительными губами, похожими на кроваво-красный лук, прикладывались к мундштуку из яшмы. Шарик опиума испарялся в небольшом резервуаре трубки из твердой красной китайской глины, над лампочкой с пузатым стеклом. Легкое шипение делало еще более заметной царившую вокруг тишину, и в то же время курильщица ловко производила иглой тонкую операцию — по мере надобности водружая на центральное отверстие всякую частицу снадобья, оттуда отделившуюся.

Потом, когда трубка была выкурена, надо было чистить ее скребочком и губкой; затем приготовлялась следующая трубка. Игла вонзалась в горшок с опиумом, великолепный массивный серебряный горшок, на котором были вычеканены мандаринские драконы; и когда игла вынималась оттуда, на конце ее была черная капля. Тогда начиналось нагревание, разминание, скатывание. Эта капля соединялась с другими, которые постепенно добывались из того же горшка, увеличивалась, раздувалась, становилась золотистой, пузырилась. Сначала овальный, потом конусообразный, наконец цилиндрический, катышок опиума ложился в самую середину трубки и там прилипал. Произведение высокого искусства было готово. И красивые губы снова прикладывались к мундштуку из яшмы.

— Как трудно, должно быть, приготовлять трубки, — прошептала Селия, увидев все это.

Занятие Мандаринши овладело всем ее вниманием. Она и думать забыла о своих несчастьях и о том большом горе, которое только что разрывало ее сердце.

Мандаринша улыбнулась:

— Когда умеешь, это совсем нетрудно. Но нужно много времени, чтоб научиться. Чему можно научиться в один урок — это курить. Вы никогда не пробовали курить?

Голос Мандаринши был очень мягок, хотя глуховат, — как голос женщины, которую слишком много ласкали.

— Как же это делать? — спросила Селия, беря мундштук из яшмы.

— Нужно обхватить губами отверстие, крепко обхватить его, и тянуть в себя дым изо всех сил, сколько хватит дыхания. Готовы? Начинайте!..

Первая трубка была неудачна. Но вторая удалась уже много лучше. Тогда Мандаринша заставила Селию выкурить три трубки подряд.

Маркиза, Л'Эстисак и Рабеф тоже лежали среди подушек, и с ними Сент-Эльм. Ни один из них не курил.

— Отчего? — спросила Л'Эстисака Селия.

— У нас нет любовных горестей, малютка, — отвечал герцог, посмеиваясь.

Селия курила третью трубку. Намек скользнул по ней, как капля дождя по черепичной кровле.

Но Мандаринша подняла голову и с внезапным любопытством поглядела на свою новую подругу. Но она деликатно промолчала.

— Вам это интересно? — сказал ей Л'Эстисак.

Она взглянула на него и движением пальца изобразила на собственном своем лице красные царапины, избороздившие лицо Селии.

— Кстати, — сказал герцог, — ведь вы не знаете. Эта девочка только что дралась, как сте… я хотел сказать, как амазонка!.. И не подумайте на основании этих кровавых следов, что ее соперница вышла победительницей из единоборства: совсем напротив. Перед вами триумфаторша.

— Л'Эстисак, — попросила Селия, — не смейтесь надо мной. Я и так смешна!..

Нет сомнения, четверть часа тому назад она иначе бы разговаривала. Но Рабеф правильно предсказал действие трех или четырех трубок, которые он прописал новопосвященной в качестве успокаивающего средства: Селия была теперь совсем спокойна и испытывала во всем теле необычайную расслабленность, покой, ясность.

Мандаринша все же вежливо запротестовала: