Подружки

— А теперь мне захотелось послушать красивые стихи. Сент-Эльм, достаньте со столика книгу Ренье. Не эту, ту, — в переплете цвета морской волны. Да, «Город». И начните с моей любимой «Желтой луны», «что медленно встает меж темных тополей…» И слушайте внимательно, Селия… Эти стихи — ваш первый урок.

Глава тринадцатая, в которой играют прелюдию Баха

У подножья скалы круглые и гладкие волны разбивались одна за другой с одинаковыми грустными стонами и вздохами. Мандаринша, опершись обеими руками о барьер террасы и наклонившись над ночным морем, заканчивала шепотом стихотворение:

Эпические дни им обещая вскоре,
Фосфоресцируя, тропическое море
Баюкало их сон в мираже золотом;
Иль с каравелл они, склонясь на меч железный,
Смотрели, как встают, на небе им чужом,
Созвездья новые из океанской бездны.[28]

— Браво! — воскликнул чей-то голос.

На террасе было совсем темно. Обернувшись, Мандаринша не могла различить говорившего. Сама она на фоне молочного неба казалась темным призраком. Морской ветер раздувал венецианскую шаль с длинной бахромой, в которую она была закутана.

Голос продолжал:

— Вам не холодно?

На этот раз Мандаринша узнала Лоеака Виллена.

— Нет, мне не холодно, — сказала она. — Где же вы? Он сделал два шага вперед; внезапно он обхватил молодую женщину и поцеловал ее в висок.

— Что такое? — спросила она, захваченная врасплох. — Вы убеждены в том, что не ошиблись?

Она смеялась и не отбивалась. Он медлил оторвать свои губы от душистых волос:

— Я выражаю свое восхищение, как умею, — сказал он. — Вы пропели ваш сонет, как настоящая фея!

Он не отпускал ее. Она наконец обернулась к нему и быстро коснулась устами его настойчивых губ. Потом она заметила, освобождаясь из его объятий:

— Хватит восхищения за один сонет. Не растреплите меня… войдем в дом.

Он предложил ей руку и крепко прижал к себе ее опиравшийся на его руку локоть.

Это был четвертый четверг Селии. Мандаринша оказалась хорошим пророком: новый «день» привился и его хорошо посещали. Л'Эстисак, Рабеф и Сент-Эльм не пропустили ни разу. Лоеака де Виллена привели сюда, и он тоже стал ходить. Было заявлено о новых посетителях. Рабеф обещал в ближайшем будущем привести троих совсем исключительных гостей, гостей, которые никогда нигде не бывали и которых не видала у себя ни одна хозяйка, — тех самых, кого Доре указала Селии у Маргассу 24 декабря, тех трех офицеров, про которых так много болтали, рассказывали столько необычайного и таинственного: Китайца, Мадагаскарца и Суданца!..

Что касается Доре, то она посещала четверги на вилле Шишурль так же, как и Мандаринша: с их основания.

Собирались часов в десять. Начинали с того, что гуляли по саду, куря папиросы, по двое, как полагается, незаконными четами. Потом Рыжка, обтесавшаяся мало-помалу и почти чистая в своем кружевном фартучке, подавала в гостиной чай, сервировавшийся с каждой неделей все более изящно. К вышитым салфеткам и ложечкам накладного серебра прибавились постепенно японские чашки, фаянсовые вазочки из Валлори, в которых стояли лилии, скатерть Ренессанс. А в тот день, когда Лоеак, проигравший Сент-Эльму пари, принес на улицу Сент-Роз корзину Асти, это Асти распили из венецианских бокалов.

— Черт возьми! — сказал в этот день Л'Эстисак. — У вас хороший вкус, детка!..

Селия страшно покраснела и скромно возразила:

— Это Мандаринша откопала этот хрусталь у торговца китайщиной.

Но Мандаринша в свой черед разъяснила все:

— Я откопала его, совершенно верно, оттого что вы мне много раз говорили, что вам хочется угощать нас вином Лоеака не из таких бокалов, какие имеются у всех.

Когда чай был выпит, пирожные съедены и венецианские бокалы пусты, кто-нибудь садился за рояль, а в это время Мандаринша, быстро поддававшаяся известному «недомоганию» курильщиков, слишком долго лишенных своего снадобья, раскладывала за ширмой свою циновку и распаковывала походную курильню, умещавшуюся в одной только коробке, которую Сент-Эльм не без пышности называл саркофагом. Потом серые клубы дыма начинали виться над створками ширмы; и в те мгновения, когда музыка прекращалась, курильщица немного хриплым голосом бормотала стихи, которые она читала на редкость правильно. Лоеак в это время обычно ложился на циновку близ Мандаринши и смотрел, как ее похожие на изогнутый лук губы шевелились, произнося гармоничные слова.

Так протекали часы.

Когда Мандаринша и Лоеак вошли в гостиную, туда только что был внесен поднос с чаем. Селия, девица искушенная в этом деле, старалась угодить своим гостям.

Лоеак похвалил ее:

— Просто невероятно, дорогой друг! Можно подумать, что вся ваша юность прошла в том, что вы подносили полные чашки, сахар, вино и пряники почтенным старичкам, посещавшим вашу матушку.