Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Но за правду сплошь и рядомъ страдали и страдаютъ, сказалъ Сидоровъ, и не улыбка, а скоре чуть-чуть злая усмшка, пробжала по его лицу. — Но дло не въ этомъ, господа, продолжалъ онъ. Грустно то, что тучи начинаютъ опять, какъ будто, заволакивать было прояснившееся небо нашей родины…. И онъ говорилъ своимъ гостямъ о польскомъ возстаніи, начатомъ польскимъ панствомъ, начатомъ въ видахъ узкихъ, чисто барскихъ интересовъ, а, между тмъ, это дло приписываютъ русской молодежи, русскимъ либеральнымъ людямъ…. говорилъ о петербургскихъ пожарахъ, которые тоже приписываютъ молодежи и либераламъ, а, между тмъ, ни въ возстаніи пановъ, ни въ петербургскихъ пожарахъ эти люди совершенно неповинны. Эти люди желаютъ блага родин, чтобы родина была не хуже другихъ государствъ, была также умна и богата, какъ Европа; но они желаютъ достигнуть этого не путемъ поджоговъ и возстаній, а путемъ распространенія просвщенія, знанія, правды въ народ и въ обществ, путемъ обнаруживанія злоупотребленій, воровства, неправды, лжи, которыя, благодаря почти трехсотъ-лтнему тяготнію крпостнаго права, глубоко укоренились у насъ всюду, — въ суд, въ семейств, въ интимномъ разговор, въ литератур и даже въ наук. По его словамъ, во всей русской поэзіи не было еще героя, чуждаго лжи. Инсаровъ — правдивъ, но онъ болгаринъ, а Онгины, Печорины, Обломовы, Рудины, Бельтовы — полны ложью. Базаровъ — почти безъ лжи. По его характеру, ложь должна быть чужда ему, хотя Тургеневъ и навязалъ ему ея нкоторое количество; но вдь Базаровъ и есть плохое изображеніе современной молодежи, которую, вмст съ либеральными людьми всхъ возрастовъ, и обвиняютъ въ поджогахъ и польскомъ бунт, и возбуждаютъ правительство къ преслдованію ея. Это грустно, хотя и понятно. Людей неисковерканныхъ, смлыхъ, честныхъ, правдивыхъ очень мало, а продуктовъ крпостнаго права очень много; немудрено, что этому большинству противны люди не похожіе на нихъ, желающіе добра родин, а не имъ, своимъ отцамъ; немудрено, что они клевещутъ на молодое, чуждое лжи и узкаго эгоизма, поколніе; но грустно то, что эти люди, враги реформъ и прогресса родины, начинаютъ высоко поднимать свою голову, начинаютъ прибирать въ свои руки вліятельныя должности, начинаютъ громко требовать чуть не возобновленія крпостнаго права. Онъ не вритъ въ возможность поворота назадъ; но груститъ и боится, что, благодаря крпостникамъ, снова выплывшимъ на жизненную арену дятельности, движеніе впередъ русской жизни сильно затормозится; боится и груститъ, что благодаря заторможенію жизни, горячія молодыя головы, полныя желанія добра рорн, полныя желанія работать на пользу родин, бросятся, дйствительно, въ активную борьбу съ тормазомъ жизни и, конечно, будутъ погибать безслдно. А между тмъ, у насъ мало людей честныхъ, любящихъ не эгоистически свою родину, готовыхъ исключительно работать для нея; а между тмъ, мы сильно отстали отъ Европы, намъ надо торопиться, мы можемъ такъ отстать, что прежде чмъ успемъ сравняться съ народами Европы, эти народы поглотятъ насъ, заполонятъ насъ, безъ войны или войною сотрутъ съ лица земли.

— Но мн что-то говоритъ, что грусть и боязнь мои напрасны. Реакція далеко не пойдетъ, молодое поколніе будетъ благоразумно, — потерпитъ, но не начнетъ борьбу на явную свою погибель, — потерпитъ, но останется при этомъ правдивымъ, честнымъ, любящимъ родину и родной народъ боле всего, гораздо боле самихъ себя. И вы, господа, будете такими людьми! Вы никогда не будете лгать!

Такъ кончилъ Сидоровъ свою длинную бесду на гауптвахт, и гимназисты, прощаясь съ нимъ, крпко жали его руку.

Было темно, когда они возвращались съ гауптвахты въ гимназію. Небо было покрыто сплошной тучей, моросилъ густой и мелкій дождикъ; въ степи шумлъ сильный втеръ и доносился до города и оврага протяжнымъ и заунывнымъ воемъ, визгомъ, стономъ.

— А что, если пустить каменюку вонъ туда? сказалъ одинъ изъ гимназистовъ, указывая рукой на домъ, мимо котораго они шли, и въ которомъ остановился попечитель, и окна котораго были ярко освщены.

— А что убжать отлично можно, — темно, сказалъ другой.

Вс остановились противъ дома. На улиц не было ни души; фонари, чуть не на полверсту одинъ отъ другаго, не горли, а какъ звздочки, едва мерцали въ туман мелкаго дождя; стоны степнаго втра носились по оврагу.

— Бросить камень и убжать — дло не честное! какъ бы въ раздумьи, сказалъ Могутовъ. И вы будете такими людьми! Вы не будете никогда лгать! какъ-бы повторяя слова Сидорова, сказалъ онъ дале.

Гимназисты пошли отъ дома.

— Я даю слово никогда не лгать! громко сказалъ одинъ изъ нихъ.

— И я! вскрикнулъ другой.

— Друзья! дадимъ другъ другу руки и никогда не будемъ лгать! пародируя стихи Плещеева, но громко и горячо, сказалъ третій.

— Дадимъ, дадимъ руки!

— Поклянемся!

— Давай руку, Могутовъ!

Такъ кричали гимназисты и жали другъ другу руки въ темнот, подъ мелкимъ густымъ дождикомъ, при сильномъ втр въ степи, вой и стонъ котораго носились по оврагу и улицамъ города.

VI.