Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

А кавалеры только теперь замѣтили что-то большее, чѣмъ неопредѣленную доброту и такое же вниманіе со стороны дѣвушки къ Могутову. Вороновъ, впрочемъ, скоро сообразилъ, что это — глупость и быть этого не можетъ, разумѣя подъ «глупостью» и «быть не можетъ» серьезную любовь или серьезное увлеченіе Могутовымъ. «Сосланный и подъ надзоромъ студентъ… Чепуха!» — успокоилъ онъ себя окончательно. Что же касается Львова, то онъ, несмотря на свое доброе сердце, называлъ себя дуракомъ за симпатичное повѣствованіе о Могутовѣ.

— А знаете, Катерина Дмитріевна, какой взглядъ имѣетъ Могутовъ на любовь и бракъ? — обратился онъ потомъ къ дѣвушкѣ, слегка улыбаясь и влюбленными глазами смотря на нее.

— Скажите, — спокойно отвѣтила она, совершенно оправившись отъ неловкости сказанныхъ ею черезчуръ искренно словъ.

— Онъ того мнѣнія, что дѣвушка должна выходить замужъ не ранѣе лѣтъ, этакъ, двадцати-трехъ-пяти, а мужчина жениться не ранѣе лѣтъ тридцати пяти-сорока.

— Ха-ха-ха! Жениться, глядя въ могилу! Ха-ха-ха! — громко и весело засмѣялся Вороновъ.

— Почему это? — удивленно спросила Катерина Дмитріевна. Ей хотѣлось любить, хотя и отъ скуки жизни; отецъ совѣтовалъ ей влюбиться и смотрѣть на любовь и бракъ какъ на цѣль жизни женщины, и вдругъ говорятъ, да и кто говоритъ? — говоритъ лучшій изъ всѣхъ знакомыхъ ей мужчинъ; что она, семнадцатилѣтняя дѣвушка, должна полюбить, когда ей будетъ двадцать пять лѣтъ… Что же она будетъ дѣлать до этого, далекаго еще для нея, возраста?!

— Меня, какъ кажется, и васъ, Катерина Дмитріевна, не мало удивилъ такой ранній возрастъ для любви и брака, и я не могъ удержаться тогда отъ смѣха. Почему вы такъ думаете? — спросилъ я потомъ у Могутова. — Люблю ли я Шекспира? — вмѣсто отвѣта, задалъ онъ мнѣ вопросъ. — Люблю, отвѣтилъ я, не понимая, зачѣмъ онъ спрашиваетъ объ этомъ. — Помните ли разговоръ Порціи, жены Брута, съ Брутомъ ночью, когда должны были собраться заговорщики? — опять спросилъ онъ. — Я отвѣтилъ, что хотя и люблю Шекспира, но знаю наизусть только монологъ Ромео къ Юліи, сцену между Клеопатрой и Антоніемъ и нѣсколько монологовъ изъ Гамлета; что же касается «Юлія Цезаря», то я всего разъ читалъ его и совершенно уже позабылъ. — Хотите я вамъ прочту эту сцену? — спросилъ онъ. — Я, конечно, заявилъ желаніе, и онъ прочелъ… Какое же имѣетъ отношеніе эта сцена къ возрасту любви и брака? — спросилъ я. — А онъ отвѣтилъ, что развѣ можетъ быть такой женой, какъ Порція, дѣвушка въ 17–18 лѣтъ? Въ эти лѣта, — увѣрялъ онъ потомъ, — всякая дѣвушка — еще дитя, а ее дѣлаютъ уже матерью, лишаютъ возможности учиться, и она, конечно, будетъ и плохой женой, и плохою матерью.

— И только? — спросила дѣвушка, когда Львовъ остановился.

— Онъ говорилъ еще, что даже такая женщина, какъ героиня «Феликсъ Гольта», послѣдняго романа Джорджа Элліота, и та не могла бы быть такой въ 17–18 лѣтъ… Вообще, тутъ мнѣ Могутовъ показался не серьезнымъ мыслителемъ, а порядочнымъ фразеромъ, — съ самодовольной улыбкой закончилъ свой разсказъ Львовъ.

— А я совсѣмъ не читала Шекспира… Только разъ видѣла «Гамлета» на сценѣ,- тихо и какъ бы сама съ собой проговорила Катерина Дмитріевна. — О чемъ говорила Порція съ Брутомъ? — болѣе живо спросила она потомъ.

— Жена проситъ сказать, — разсказывалъ Львовъ, — почему мужъ, Брутъ, проводитъ ночь безъ сна и почему къ нему являются какіе-то люди въ маскахъ, точно заговорщики, которые боятся даже неуловимаго свѣта ночи? Брутъ отвѣчаетъ, что онъ не совсѣмъ здоровъ и, вообще, совѣтуетъ женѣ не тревожиться по-пустому и идти спать. Порція не вѣритъ, падаетъ на колѣни и говоритъ, что это значитъ, что Брутъ ей не довѣряетъ, — ей, Катона дочери, — ей, которая сама себя поранила, — ей, женѣ Брута, перваго гражданина Рима и т. д. Я не припомню всего, но Порція говоритъ очень краснорѣчиво и оканчиваетъ свой монологъ такъ: «О, если такъ, то Порція для Брута наложница, а не жена!»

— И только? — спросила Катерина Дмитріевна.

— И только, — все также улыбаясь, отвѣтилъ Львовъ. — И очень мало для того, чтобъ уничтожить весну жизни человѣка! — болѣе горячо продолжалъ онъ. — Соловей поетъ весною, а лѣтомъ не слыхать его, — и человѣкъ любитъ только тогда, когда сильно бьется сердце въ его груди, когда чистая кровь юности кипитъ въ немъ, а не тогда, когда медленно, въ тактъ пяти секунднаго маятника, бьется его пульсъ и попорченная жизнью кровь течетъ въ его жилахъ.

— Браво, браво!.. Браво, monsieur Львовъ! — громко одобрилъ Вороновъ восторженную рѣчь Львова.

— Это правда, — тихо сказала Катерина Дмитріевна. — «Папа знаетъ жизнь и обманывать не станетъ», — подумала она потомъ.

— Чему это вы аплодируете, monsieur Вороновъ? — спросила Софья Михайловна, которой началъ надоѣдать разговоръ о земствѣ, администраціи, желѣзной дорогѣ, дворянствѣ и т. п.

— Ораторскому таланту monsieur Львова, Софья Михайловна. Я не ожидалъ найти въ немъ оратора, а онъ прелесть какъ сказалъ о любви въ юности и старости.