Подсказчик

Это подал голос молчавший до сих пор Чан. Он поднялся, держа в руках только что вынутое из микроскопа стекло.

– Что, Чан? – нетерпеливо спросил доктор Гавила.

Однако судебный врач решил посмаковать это мгновение. В его глазах светилось торжество.

– Когда я увидел тело, то сразу спросил себя, для чего его погрузили в воду на два пальца?

– Это же прачечная, – удивленно сказал Борис, как будто это само собой разумелось.

– Да, но водопровод, как и электричество, уже много лет не действует в этом здании.

Замечание застигло всех врасплох, особенно Горана.

– Так что это за жидкость?

– Мужайтесь, доктор… это слезы.

15

Человек – единственное в природе существо, способное смеяться и плакать.

Это Мила знала. Но она не знала, что человеческий глаз выделяет три типа слез. Базовые отвечают за увлажнение и защиту глазного яблока. Рефлекторные появляются в ответ на внешний раздражитель. И эмоциональные, которые ассоциируются с болью. У этих последних иной химический состав: в них повышено содержание магния и такого гормона, как пролактин.

В мире природных явлений все может быть выражено формулой, но объяснить, почему слезы, связанные с болью, физиологически отличаются от других типов, практически невозможно.

Слезы Милы не содержат пролактина.

Это ее никому не ведомая тайна.

Она была не способна страдать, испытывать эмпатию, необходимую для понимания других людей, чтобы не чувствовать одиночества среди себе подобных.

Всегда ли с ней было так? Или что-то либо кто-то лишил ее этой способности?

Она заметила это, когда умер отец. Ей было четырнадцать лет. Именно она застала его однажды в гостиной сидящим в кресле без каких-либо признаков жизни. Казалось, он спит. Так, во всяком случае, она подумала и потому сразу не позвала на помощь, просидев подле него около часа, наблюдая. Но на самом деле Мила сразу поняла, что помочь уже ничем нельзя. И ее поразило вовсе не само трагическое событие. Милу выбила из колеи собственная неспособность проявить хоть какие-то эмоции по причине того, что главного человека в ее жизни, того, кто научил ее всему и был для нее образцом, больше нет. И никогда не будет. Тем не менее сердце ее не разорвалось.

На похоронах она плакала. Но не потому, что мысль о неотвратимости происшедшего вызвала наконец у нее отчаяние, а потому, что именно этого все ждут от дочери. Эти соленые слезы стоили ей огромных усилий.

«Это всего лишь ступор, – сказала она себе. – Стресс. У меня шок. Такое со всеми случается». И она истязала себя воспоминаниями, чтобы почувствовать хотя бы свою вину. Тщетно.

Она не могла себе этого объяснить и замкнулась в непреодолимом молчании, никому не позволяя даже вскользь спрашивать о ее душевном состоянии. Мать после нескольких попыток оставила затею разделить эту странную скорбь.

Все решили, что она убита горем. Но Мила, затворившись в своей комнате, все спрашивала себя, отчего ей хочется только жить прежней жизнью, а отца похоронить в земле и глубоко в сердце.

Со временем ничего не изменилось. Боль потери так и не давалась ей. А поводы были: бабушка, школьная подруга, другие родственники. Но и в этих случаях Мила ничего не чувствовала, кроме стремления поскорее разделаться с обрядом смерти.

Кому она может поведать об этом? На нее станут смотреть как на бесчувственное чудовище, недостойное принадлежать к роду человеческому. Только мать на смертном одре на миг разглядела равнодушие в ее взгляде и выдернула руку из ее руки, словно внезапно почувствовав холод.

Таким образом, траурные поводы в ее семье были исчерпаны, и Миле стало легче изображать при посторонних то, чего она не чувствует. Достигнув возраста, когда становятся нужны человеческие контакты, особенно с противоположным полом, это стало проблемой. «Я не могу завязывать отношения с человеком, если не испытываю к нему эмпатии», – твердила она себе. Так Мила формулировала свою проблему. Термин «эмпатия» (это она хорошо усвоила) означал «способность сопереживать чувствам другого человека, как своим собственным».

И Мила начала обращаться к психоаналитикам. У некоторых ответа не было, другие говорили, что лечение будет долгим и утомительным, что она должна многое перекопать в своей душе, чтобы добраться до «эмоциональных корней» и понять, где оборвался поток чувств.

Все сходились в одном: надо снять блокировку.

Годами ее изучали, но так ничего и не нашли. Она сменила множество врачей, и так продолжалось бы бог знает сколько, если бы один из них, наиболее циничный, не сказал ей открытым текстом: «Боли не существует. Как, впрочем, и других человеческих чувств. Есть только химия. Любовь – не что иное, как действие эндорфинов. Уколом пентотала я сниму любую твою привязанность. Мы не более чем машины из плоти».