Подснежник

Никто из журналистов так и не догадался, в чем заключались подлинный смысл и назначение письма. Да, это, безусловно, был трюк, способный привлечь внимание к делу Гарри и доказать, что он действительно перестал быть тупым садистом, что он стал образованным человеком, а главное – «перевоспитался». Был в письме и еще один смысловой слой. Гарри издевался. Использованная им научная терминология звучала как жестокая насмешка над моей утраченной верой в систему социологических теорий. Верой, которую он сам разбил вдребезги.

И еще одно реальное значение имело написанное им письмо. При всестороннем рассмотрении… Это означало, что в тексте зашифровано послание. Нечто такое, что было обращено непосредственно ко мне. Своего рода семиотика: знаки, символы и прочее. «При всестороннем рассмотрении становится ясно» – это был наш с Гарри код. И при всестороннем рассмотрении действительно многое прояснилось.

Отделение строгого режима в тюрьме Лонг-Марш в обиходе называлось просто Субмариной. После того, как я поочередно проходил через трое ворот, ведущих в главное здание, меня подводили к тяжелой металлической двери. Открывалась небольшая шторка, за которой скрывался глазок. Дежурный внимательно разглядывал меня и двух сопровождавших меня надзирателей. Наконец дверь, запертая на два замка, открывалась изнутри, и мы входили в переходной тамбур. Приходилось снова ждать, пока надзиратели по обеим сторонам еще одной двери обменяются соответствующими паролями. В тамбуре размещалось несколько объединенных в автономную сеть телемониторов, за которыми наблюдали двое скучающих охранников. Время от времени по экранам пробегала горизонтальная полоса помех, и голубой свет от мониторов ненадолго пригасал, а затем вспыхивал снова. В конце концов вторая дверь тоже открывалась, и мы оказывались в отделении строгого режима.

Блок «Е», или Субмарина, был больше всего похож на тоннель шириной двадцать и длиной около пятидесяти ярдов. Фактически это был подземный бункер, в котором были заживо погребены двенадцать заключенных категории АА, двенадцать особо опасных государственных преступников. Сюда не проникал дневной свет. Вместо него серую гробницу заливал резкий свет флуоресцентных ламп. Лампы полагалось включать на полную мощность, чтобы автономная система теленаблюдения могла работать с максимальной эффективностью. Самые известные преступники страны постоянно находились на свету, под присмотром телевизионных камер.

В блоке «Е» не было ни одного окна, которое открывалось бы наружу, поэтому здесь не было не только дневного света, но и чистого воздуха. Могучие железобетонные стены постоянно вибрировали от гула моторов системы принудительной вентиляции. Несмотря на это, в коридоре и в камерах стояло непередаваемое зловоние. Густой, сладковато-тошнотворный запах напоминал больницу, но был намного сильнее.

Меня вели в дальний конец блока. В мастерскую. В углу мастерской стояли мешки с растительным пухом, искусственным мехом и резиновой крошкой. Изготовление мягких игрушек было одним из немногих видов деятельности, доступных заключенным блока «Е».

В начале текущего года здесь вспыхнул мятеж. Комиссия, проводившая расследование инцидента, порекомендовала администрации тюрьмы усилить меры безопасности и «либерализовать» условия содержания спецконтингента. Одним из пунктов программы «либерализации» – очевидно, в дополнение к кружку мягкой игрушки – предусматривалась организация занятий по социологии, и заочное отделение моего университета решило привлечь к этой работе меня. Декан заочного отделения очень долго инструктировал меня относительно особенностей работы тюремных преподавателей, настаивая на точном соблюдении всех правил и служебных инструкций. В частности, заключенным не разрешалось иметь тетради, чтобы вести записи лекций. Кроме того, я не должен был обсуждать с ними вопросы, которые могли иметь отношение к их личной жизни.