Подсолнух

— Впервые ко мне в бар он прибежал через несколько дней после твоего побега. Устроил скандал, разумеется. Я тогда только узнал, что ты сбежала. Был в шоке. Но сразу начал обвинять его, он — меня. Разругались в пух и прах, в общем, — Вадим цокнул губами. — Потом еще через неделю он пришел снова, уже спокойный, разбитый только совсем. Дал свои контакты, на коленях умолял сообщить ему, если ты вдруг на меня выйдешь. Мы тогда оба еще надеялись, что ты мне хоть что-нибудь сообщишь.

Он с упреком взглянул в ее лицо, но быстро отвел глаза и пошел за следующей партией керамики. Девушка старалась не глядеть на него, хоть и навострила уши. Она разбирала блюдца, медленно и аккуратно выкладывая их по одному из сумки на пол.

— Потом ему позвонили из полиции, сказали, что нашли труп молодой девушки, просили приехать в Москву на опознание. Он сам наотрез отказался, объяснив, что не выдержит. Попросил меня. Вернувшись из Москвы, я решил пойти к вам домой, поделиться впечатлениями, — из парня вырвался невеселый смешок. — Застал его в раскрытом окне. Час с ним перекрикивались. Там уже мчсники подъехали, толпа образовалась. В общем, уговорили его скопом не бросаться. Тогда мы с ним впервые напились и, наконец, поговорили по душам.

Вадим положил плитку на предыдущую партию и, снова отряхнув руки, направился к баулам. Татьяна продолжала сидеть на месте с опущенной головой.

— Мы с ним на вашей кухне много вина выбухали, — усмехнулся парень. — Твой отец — эстет, конечно. Всякую бадягу не пьет. Я таскал ему из «Дирижабля» местные изыски, он выбрасывал все в мусорку, даже не открывая.

Вадим раскрыл мешок с чашками и начал выкладывать их на пол. Татьяна рядом разбирала чайные и кофейные блюдца, внимательно слушая.

— Он мне твои фотки детские показывал, — парень мечтательно улыбнулся кривому отражению на дне фаянсовой чашки. — Ты забавная была. Ушки торчали, как у зайчика.

Девушке стало неловко. Она покраснела, вспомнив детские переживания из-за ушей. Со временем они перестали так бросаться в глаза, но мелкой, еще до школы, ребята ее дразнили.

— И такая светлая, совсем как ангелочек, — умиленно продолжал он, не сдерживая улыбку. — Я бы в тебя и пятилетнюю влюбился.

Татьяна слушала с замиранием сердца. От груди по телу расплылось приятное ласковое тепло, как будто ее погрузили в ванну с парным молоком и медом. Голос его заметно смягчился. В нем пропали прежние обида, злость и ехидство. Появилась даже нежность. Парень сделал глубокий вдох и со звоном поставил чашку в другую такую же.

— Но зато я понял, что в любви к тебе с твоим отцом никто не сравнится, — посмеялся он, встав на ноги, и понес хрупкую горку посуды к стеллажу. — Он буквально только о тебе и говорит. А я еще наивно полагал, что это я зациклился.

Татьяна слабо улыбнулась. Было в его словах что-то берущее за душу, что-то упрекающее, что-то намекающее на пережитую боль.

— Он подарил тебе не самую худшую жизнь из всех возможных, — сказал Вадим серьезным тоном, повернув к ней из угла голову. — Хотя бы поговори с ним.

Девушка опустила взгляд. Душа еще пыталась протестовать, но голова уже размышляла о том, что разговора с отцом все равно не избежать. Рано или поздно придется с ним и встретиться. Трусость просила отложить этот момент на максимальное потом.

Набрав высокую башенку из блюдец, она тоже понесла ее в угол. Поставив предметы на полку, Татьяна развернулась к Вадиму лицом. Он аккуратно разделял свою башню на две равные части, чтобы все вместилось.

— Я сначала с тобой хочу поговорить, — настойчиво заявила она и замерла в ожидании его взгляда.

Вадим не спешил, делая вид, что увлечен чашками, точнее, бессмысленным сохранением их в целости сейчас, чтобы спокойно разбить потом.

— Я хотела извиниться за то, что заставила тебя страдать, — надломившимся голосом произнесла она тихо, заламывая правую руку. — Но я тоже страдала.

— Страдала? — со скепсисом переспросил парень, усмехнувшись.

Он остановил на ней глаза на секунду с издевательским недоверием, а потом подошел к приставленной к стене картине с девочкой в пустыне. Из-за нее он выдвинул другое полотно, написанное маслом на холсте, и поставил к противоположному стеллажу на расстоянии нескольких метров от Татьяны, чтобы она могла видеть картину полностью. Девушка вгляделась в изображение и ничего не поняла. Весь холст сплошной пестротой покрывали изящные узоры во всех оттенках красного — от нежного розового, как кожа младенца, до густого бордового, какой становится запекшаяся кровь. Она в недоумении мотнула головой, взглянув на Вадима, но он жестом показал приглядеться внимательнее.