Подсолнух

Потом снова сделал затяжку и выпустил дым.

— Ладно, на месяц.

Татьяна хмыкнула.

— Потом мать начнет ругаться. Заставит меня найти работу. Буду жить дальше.

— Отличный план, — саркастично заметила девушка, глядя прямо перед собой на грязный кузов джипа с запасным колесом и лесенкой на крышу.

— А ты что будешь делать? — Вадим сделал последнюю затяжку и сунул обугленный остаток сигареты в пепельницу.

Татьяна задумалась. Она знала, что ей придется и дальше ходить на работу, посещать курсы по рисованию, помогать Адлии с уборкой и шитьем, кормить Рыжку, репетировать и заниматься другими вещами, которыми она уже привыкла заниматься. Она уверяла себя, что ничего не должно измениться, ведь она так и жила до второй встречи с Вадимом. Ей теперь неоткуда и не от кого было сбегать. Хотя почему-то хотелось. Сбежать не от кого-то, а за кем-то. Но она не дала развиться этой идее.

— Спать начну со всеми подряд, — вздохнула девушка, продолжая смотреть на запасное колесо. — Как Арина советовала. Буду хоть изредка получать удовольствие в бесконечной череде перманентных страданий.

Вадим усмехнулся.

— Звучит красиво, — оценил он, а потом мотнул головой и добавил. — Бля, мне нравится твой план.

— Угу, лучше, чем твой.

— Единственная сложность, где искать столько одноразовых партнеров.

Он посмотрел на нее с любопытством, словно ожидал полезного совета. Девушка фыркнула и кивнула на держатель со смартфоном.

— Да ты легко в первом попавшемся клубе себе ораву таких, как Надя, на год вперед наберешь.

Она отвернулась к окну, вспомнив голые фотографии красивого женского тела, которые вызывали в ней одинаково и зависть, и ревность. Эти же чувства снова прожгли ее, но холодный влажный поток воздуха из окна помог пламени не разжечься. Вадим выдавил смешок.

— Ну, так и ты себе в «Дэнсхолле» легко соберешь ораву из всяких Павликов.

Татьяна закатила глаза, вспомнив того подонка, с которым ей все равно придется продолжать работать. Он стал ей мерзок на физиологическом уровне. Его лицо вызывало тошноту даже по памяти. Она поморщилась.

— Нам нельзя общаться с гостями, — ответила девушка для продолжения разговора.

— Досадно, — больше со злорадной иронией, чем с реальным сожалением произнес Вадим.

Они помолчали несколько минут, разглядывая неинтересные пейзажи под неинтересным небом.

— Есть куча приложений, — сказал парень после паузы. — Андрей такие после каждой ссоры с Женей устанавливает.

— И что там? — Татьяна изобразила любопытство.

— Легко найти одноразового партнера.

Парень улыбнулся, поймав ее пресный взгляд.

— Мм. Надо будет установить.

— Тоже подумываю.

Разговор исчерпал себя. К их взаимному облегчению, по радио заиграла танцевальная музыка. Можно было абстрагироваться, отвернуться к окну и спокойно думать печальные думы, не мешая другому. Половину пути они так и проехали. Постепенно Вадим ускорил ход. Время от этого идти быстрее не стало, но пейзажи менялись гораздо чаще, хоть интересного в них по-прежнему содержалось мало.

Мысли вслед за ходом машины тоже крутились в голове быстрее. Сначала Татьяна просто злилась. В основном, на Вадима, но малая часть ее гнева перепала и отцу. Отца она до сих пор ругала за старые обиды, испытывая разные сослагательные наклонения. Но потом все равно привела себя к мысли, что случившееся уже ничто не исправит. У нее был шанс исправить, но и его она упустила уже по собственной глупости. Оттого обиделась на саму себя. Хотелось рвать, метать и бить стекла, калечить себя и проклинать, но это тоже ничего не давало.

Вадим по-прежнему сидел напротив нее задумчивый, холодный и разочарованный, ничего от нее не требующий, ничего от нее уже не ждущий. В нем не было ни злости, ни обиды, ни даже ненависти, в которой он ей признавался. Он выглядел, как всегда, спокойным, самоуверенным, чувствующим себя комфортно. От его собственного чувства комфорта везде и при всех удобно становилось и всем вокруг. Даже во время ссоры и даже после расставания ей было комфортно рядом с ним. Это было странное и малопонятное чувство, но, несмотря на все остальное, приятное. Она могла злиться на него, обвинять во всех своих страданиях и ревновать ко всем и вся, но при этом все равно чувствовала связь, которую, казалось, ничто не могло оборвать. Именно это Татьяна и назвала для себя любовью. На любовь сверху наваливалось все подряд: и плохое, и хорошее. Оно шаталось и дрожало, трещало и взрывалось, но, пока была опора, держалось и все остальное.

Девушка посматривала в его сторону украдкой, пытаясь понять, сохранилась ли в нем такая опора, или все треснуло вчера под напором ее истерики, или все треснуло еще раньше, когда он узнал, что она сбежала не только отца, но и от него тоже. Она бы многое отдала, чтобы залезть ему в душу и пощупать там все собственными руками, прикоснуться к самым тонким струнам и надавить на больные места, узнать самое важное и, наконец, остаться ее частичкой.