«Мы постояли на вершине — виды были невероятные, — вспоминает Насонова. — Посмотрели, что там в Китае творится, и пошли обратно. Спустились до Жени. Ему было очень плохо, он едва шевелился. Сильно хотелось пить, мужики поставили чайник. Вернер бросил туда ложку соли, мол, мы потеряли много влаги. “Какая, — кричу, — влага, мы даже не вспотели еще!” На такой высоте и так от всего тошнит, а тут еще соленый чай! Я сделала несколько глотков и почувствовала рвотные позывы. А палатка закрыта наглухо, некуда вырвать. Я хватаю у Вернера шапку и блюю в нее. Он мне сказал только: “У-у-у, чертова баба!”».
Женя кашлял кровью, Насонова предложила разгрузить его рюкзак. Он не позволил и через несколько километров сорвался. «Мы же все на одной веревке, — говорит Эльвира. — Он сорвался, сорвал Вернера. Следом полетел Капанин, я была следующая. Я ощутила такую тоску. Подумала: “Два с половиной километра лететь теперь, все камни прочувствуем, пока летим”. Но нам повезло: мужики упали на бугорочек с мягким снегом, воткнулись в него как свечки. Я обругала Женьку, и он таки разгрузил рюкзак».
Из продуктов у группы Насоновой остался только яичный порошок. Спустившись до зеленой травки, Эльвира начала его готовить, и выяснилось, что порошок — горчичный. «Так обидно было, мы чуть не расплакались, — вспоминает Насонова. — С горя Женя начал есть какие-то ягоды. Мол, птицы их едят, значит, и человеку можно. А я смотрю, у этих птиц стул зеленый. Ору: “Женька, выплевывай, посмотри на птичий помет!” В общем, к вечеру у него такой же стул начался, как у птиц.
В конечном итоге, когда мы живые, голодные, дошли до погранзаставы, где нас покормили, я была счастлива сильнее, чем на вершине. Вот такое мое первое восхождение на Победу».
За свою жизнь Эльвира Насонова была на Победе три раза. Четвертое восхождение не завершилось, потому что их группу попросили спасти замерзших недалеко от вершины корейцев. Эту экспедицию Насонова хорошо запомнила. «Когда мы дошли до корейцев, одна девушка из их группы свалилась на меня и пробила кошками голову, порвала пуховку... Мы вырыли пещеру, затащили туда корейцев. Они были плохо экипированы, замерзшие ноги были белого цвета и стучали как кость. Врач всю ночь обкалывал им ноги, чтобы хоть что-то сохранить. Мой спальный мешок расстегивался как одеяло, я их накрыла. Ночью проснулась оттого, что что-то горячее течет под меня, — ближайший ко мне кореец на меня во сне обмочился. И так я и спускалась: обоссанная, с пробитой головой. Позже мне предлагали вспомнить их фамилии, чтобы засчитать мне эту вершину, как участнику спецоперации, а как их вспомнишь? Ну мне и не нужно, мне хватит и трех Побед».
На большой высоте важно, во что ты одет: после пяти тысяч, как правило, дает о себе знать «горняшка», становится холоднее и труднее дышать, обостряются болячки. Снаряжение и одежда в Советском Союзе были тяжелые, достать хорошую вещь было сложно. До шести тысяч альпинисты шли в кожаных ботинках, затем переобувались в высокие шекельтоны — тяжеловесные, но очень теплые ботинки полярника. Вместо коврика-пенки в снежных пещерах стелили под себя что придется. Некоторые даже вываривали упаковочную пленку с пупырышками — она спрессовывалась, и получался «коврик». Одежда Эльвиры была на редкость теплой, потому что она ее шила сама: пуховик в цветочек, пуховые штаны, большой теплый легкий спальник. Эльвира шила прекрасно, у нее часто заказывали анораки и другую одежду. В том числе и благодаря качественной одежде она переносила высоту лучше многих.
В 1973 году Эльвира Насонова получила своего первого «Снежного барса». Никакого торжественного награждения: значок и грамоту прислали по почте. А в 1974-м экспедиция Эльвиры Шатаевой, в которую так боялась не попасть, но все же попала Люда Манжарова, отправилась на пик Ленина. Вся женская сборная, восемь человек, замерзли насмерть. Это стало огромной трагедией для советского альпинизма, после нее на тринадцать лет запретили восхождения для женских групп.
«Меня в эту экспедицию не позвали, — рассказывает Насонова. — Уже потом мне говорили, что, если бы я была там, с девочками, возможно, трагедии бы не произошло. Я тяжело пережила смерть Люды, она мне очень нравилась. Когда они уже подходили к пику Ленина, я закончила восхождение на пик Коммунизма и хотела их подождать. У меня в рюкзаке лежала анорака, которую я сшила специально для Людмилы, хотела ей подарить... Как-то я включила телевизор: “В Ленинграде семья Манжаровых приходит на озеро и кормит лебедей. К ним постоянно подплывает одна и та же лебедь и берет у них еду из рук. Ее назвали Людмилой”».
Мы с Эльвирой Тимофеевной общаемся уже несколько дней, и я ни разу не видела ее без макияжа: брови подведены, на губах фиалковая помада. А волосы аккуратно покрашены: никаких седых корней. Вот и сейчас, перед прогулкой, альпинистка подкрашивает губы.