Подтверждение

Когда я еще только начал спать с ней в Лондоне, через пару месяцев после Греции, я заметил, что у нее на ночном столике стоит маленькая мисочка со средством для мытья посуды. Она объяснила: это на тот случай, если понадобится снять с пальца кольцо. (Я спросил, почему она не снимает кольцо, отправляясь спать, и она ответила, что это принесет ей несчастье.) Когда я узнал ее лучше, она созналась кое в чем еще: она страдает сильной клаустрофобией. Я счел это шуткой и ошибся. Когда в Грейс росло напряжение, она не могла носить ни обуви, ни колец, ни перчаток. Однажды вечером, вскоре после нашего возвращения из Кастлтона, я пришел из забегаловки домой и обнаружил, что Грейс рыдает на постели. Шов на рукаве ее блузки был разорван до плеча, и моей первой мыслью было, что на нее кто-то напал на улице. Я попытался успокоить ее, но она была в истерике. Молнии на ее сапогах не расстегивались, и блузка лопнула, когда Грейс бесновалась из-за этого на постели. Сапоги не хотели сниматься. Ногти у Грейс были обломаны, а еще она разбила стакан. Потребовалась всего пара секунд, чтобы расстегнуть молнии и снять с нее сапоги, и за это время она полностью пришла в себя. Остаток вечера она босиком ходила по квартире, разорванная блузка болталась на груди. В припухших глазах стоял невысказанный, невыразимый ужас.

Грейс потушила сигарету и обняла меня.

– Питер, я не хочу больше так. Для нас обоих важно знать, что же произошло.

– А что должно произойти? Я же стараюсь, чтобы все было в порядке.

– Я хочу, чтобы ты заботился обо мне. Ты такой странный, такой замкнутый. Иногда мне кажется, что я вообще для тебя не существую. Ты ведешь себя… нет, это неважно.

– Нет, важно! Говори!

Грейс несколько секунд молчала, и удушливая тишина окутывала нас. Потом она пошевелилась.

– Ты встречаешься с какой-нибудь другой женщиной?

– Нет, конечно нет.

– Это правда?

– Грейс, нет никакой другой женщины. Я люблю тебя . Почему у меня должна быть другая женщина?

– Ты ведешь себя так, словно она есть. Ты, кажется, постоянно грезишь, и когда я говорю с тобой, отвечаешь так, словно говоришь с какой-то другой женщиной. Разве ты не замечаешь этого?

– Например.

– Ну, не знаю. Я ничего не замечала. Но это в тебе не спонтанность. Все это было знаками для меня. Это то, во что меня превратило твое сознание, то, кажется, какой ты меня ожидаешь. И если я этого не делаю, потому что возбуждена или потому что я – это я… то ты не готов к этому. Это неразумно, Питер. Я просто не могу быть такой, какая я в твоем воображении.

– Извини, – пробормотал я и крепко прижал ее к себе. – Я не знал. Я не нарочно. Ты – единственная женщина, какую я знал и хочу знать. В прошлом году я уединился именно потому, что не мог без тебя. Были и другие причины, но в первую очередь это произошло потому, что мы расстались и мне трудно было пережить это. Теперь я снова обрел тебя, и все, что делаю и о чем думаю, вращается около тебя. Я не хочу, чтобы что-то пошло не так. Веришь?

– Да… а доказать ты это можешь?

– Я уже пытался – и попытаюсь снова. Только обязательно по-своему, потому что единственное, в чем я уверен – именно это, – я чувствовал тяжесть Сери в изножье кровати, покрывало на моих ногах промялось.

– Поцелуй меня, Питер! – Грейс прижала мои руки к своей груди.

После, когда я уже засыпал, я хотел рассказать Грейс о Сери и объяснить, что Сери – только часть ее самой и хотела напомнить нам счастливые дни на островах Эгейского моря, но не успел.

Позже, когда за шторами уже серело утро, я проснулся от движений Грейс. Дыхание ее убыстрилось и вырывалось толчками. Кровать вздрагивала, Грейс трясло, и я услышал тихое звяканье кольца о ночной столик.

Глава семнадцатая

На следующий день, когда Грейс была на работе, я почувствовал, что меня обуяла ужасная лень. В квартире надо было убрать, и я с обычной неохотой занялся домашними делами. Сери я больше не видел и поэтому после полудня собрался в ближайшую забегаловку, взяв с собой рукопись в надежде на то, что мне удастся отделаться от Грейс и вернуться к Сери. Мне казалось, что Грейс все перевернула в моем сознании; Сери отдалилась от меня. В эту ночь я понял, что Грейс для меня важнее всего остального.

Но я устал, секс снимал лишь физическое напряжение. Моя рукопись была опасна. В ней была Сери, но еще в ней в качестве главной фигуры был изображен я. Она возвращала меня, я начал понимать это, к самому себе.

Появление Сери было почти неминуемо. Настоящей, независимой, загоревшей на островах.

– Прошлой ночью ты мне не помогла, – сказал я. – А я нуждался в тебе, чтобы успокоить Грейс.

Сери сказала: «Я разволновалась и чувствовала себя одинокой. Я не могла помешать».

Она была далеко от меня, парила на периферии моего восприятия.

– А помочь ты можешь? – спросил я.

Сери сказала: «Я могу быть с тобой и помочь тебе найти себя. О Грейс я ничего не могу сказать. Ты любишь ее, и этим все сказано».

– Когда ты подходишь ближе, я люблю вас обеих. Я не могу ранить Грейс. Что же мне делать?

Сери сказала: «Пойдем со мной, Питер».