Подтверждение

– Довольно много. Более двухсот страниц, но я печатал на машинке. Чтение не должно занять много времени.

– Где эта рукопись?

– Мне уже вернули ее.

– Почему ты не рассказал о ней на корабле? – она так небрежно взяла рукопись, что листы чуть не разлетелись. – Ты знаешь, если это что-то такое… ну… если это написано только для себя, что-то очень личное…

– У меня есть только это и ты можешь этим воспользоваться, – я начал объяснять, какие мотивы побудили меня взяться за рукопись и что я намеревался этим сказать, но Сери пошла к другой кровати, села и стала читать. Она быстро перелистывала страницы, словно только пробегая текст, и я спросил себя, сколько она сможет воспринять при таком поверхностном чтении.

Я наблюдал за ней, пока она читала первую главу: исчерпывающе подробные абзацы, в которых я описывал свою тогдашнюю дилемму, череда невезений и оправданий, самокопание; когда Сери добралась до второй главы, мне показалось, что она вдруг запнулась на первой же странице и прочитала какой-то кусочек еще раз. Потом снова вернулась к первой главе.

– Могу я кое-что у тебя спросить? – сказала она.

– Может лучше сначала прочесть все до конца?

– Не понимаю, – она опустила страницы себе на колени и посмотрела мне в лицо. – Я думала, ты родился в Джетре.

– Верно.

– Так почему же ты тогда пишешь, что родился где-то в другом месте? – Она посмотрела на меня. – Лондон… где это?

– Ах, это, – ответил я. – Всего лишь выдуманное название… это так трудно объяснить. По сути это та же Джетра, но я пытался передать мысль, что город, где я живу, со временем изменился. «Лондон» – это лишь субстанция души. Я помню, как родители, когда еще были живы, рассказывали мне, где они жили в то далекое время, когда я только появился на свет.

– Позволь мне все это прочитать самой, – сказала Сери и снова склонилась над страницами.

Теперь она читала гораздо медленнее, по много раз переворачивая прочитанные страницы. Внутри меня зародилось и распространилось неприятное чувство, что ее медлительность можно истолковать как некую форму критики. Ведь я предназначал эту рукопись исключительно себе, и мне даже не снилось, что ее будет читать кто-то другой; я считал само собой разумеющимся, что мои методы и описания не станут известны никому другому. Сери, первая после меня действующее лицо в том далеком мире, который я изобразил в рукописи, читала, запинаясь и морща лоб; она непрерывно листала страницы туда-сюда.

– Верни мне рукопись, – сказал я наконец. – Я не хочу, чтобы ты читала дальше.

– Но я непременно должна ее прочесть, – возразила она. – Я должна все понять.

Но время шло, а ей стало ясно очень и очень немногое. Тогда она принялась задавать вопросы:

– Кто такая Фелисити, которую ты изобразил здесь?

– Кто такие Битлз?

– Где Манчестер, Шеффилд, Пирей?

– Что такое Англия и какой это остров?

– Кто такая Грейс и почему она пытается взять твою жизнь в свои руки? Какое она имеет на это право?

– Кто был Гитлер, о какой войне ты здесь пишешь? Какие города подвергались бомбардировке?

– Кто такая Элис Рауден?

– Почему убили Кеннеди?

– Когда были шестидесятые, что такое марихуана, что такое психоделический рок?

– Тут ты снова упоминаешь Лондон… Я думаю, это такое состояние духа?

– Почему ты все время говоришь о Грейс?

– Что произошло в Уотергейте?

Я объяснял, но Сери не слушала.

– В вымысле заключена глубокая правда, потому что воспоминания ложны.

– Кто такая Грейс?

– Я люблю тебя, Сери, – сказал я, но слова эти прозвучали пусто и неубедительно даже для моих собственных ушей.

Глава шестнадцатая

– Я люблю тебя, Грейс, – сказал я, становясь на колени на вытертый ковер. Она сидела на полу, вытянув ноги, спиной и локтями опираясь на постель. Она больше не плакала, но была молчалива. Я всегда чувствовал себя неловко, когда Грейс молчала, потому что тогда понять ее было невозможно. Иногда она молчала, потому что была уязвлена, иногда просто потому, что ей нечего было сказать, но в большинстве случаев потому, что это было чем-то вроде мести. Она утверждала, что я сам принуждаю ее к молчанию, чтобы манипулировать ею. Поэтому сложности удваивались, и я не знал, как мне теперь вести себя с ней. Гнев Грейс иногда бывал наигранным и вызывал у меня реакцию, которую она и надеялась вызвать; но если ее гнев оказывался настоящим, это было неизмеримо серьезнее: она могла вспылить в любое мгновение.

Объяснение в любви было единственным общим разговором, который нам еще оставался, однако она говорила со мной больше, чем я с ней. Поэтому наш разрыв произошел из-за ее пустых жалоб.

Сегодняшняя ссора была столь же жаркой, сколь незначительным был повод. Я пообещал освободить вечер и сходить к ее друзьям поужинать. К несчастью, я забыл о своем обещании и купил билеты на пьесу, которая интересовала нас обоих. Это была моя вина, я забыл о приглашении, проявил малодушие, сдался, но Грейс сыпала все новыми упреками. Ее друзьям нельзя позвонить; мы зря потратились на билеты. Мы все время делаем что-то не так.