Подвиг

Полковникъ тихими, шатающимися, больными шагами дошелъ до своего переулка, открылъ калитку и пошелъ вдоль дачъ. Ферфаксовъ неслышною тнью слдовалъ за нимъ. Онъ прослдилъ, какъ полковникъ вошелъ въ домъ, отомкнувъ дверь своимъ ключомъ, какъ, должно быть, тихонько вошелъ въ спальню и зажегъ лампу. Окно ненадолго освтилось, потомъ стало темнымъ. Ферфаксовъ все понималъ. Онъ точно видлъ полковника сквозь стны. Полковникъ кончать съ собою будетъ…

Ферфаксову самоубiйство было непонятно. Оно претило его православному пониманiю жизни. Оно не отвчало понятiю вчнаго служенiя Родин. Богъ далъ жизнь и только Онъ можетъ отнять ее. Человкъ принадлежитъ Отечеству и никогда не знаетъ, когда его жизнь потребуется Отечеству. Уйди изъ жизни — дезертирство.

Лекцiя Стасскаго не произвела особаго впечатлнiя на Ферфаксова. Стасскiй, несомннно, очень ученый человкъ, кажется даже академикъ, но въ такихъ вопросахъ ученые то люди чаще всего и ошибаются. Притомъ Ферфаксовъ былъ прiобщенъ къ нкоей тайн, и эта тайна говорила ему, что бороться за Россiю не только можно, но что эта борьба уже идетъ.

Но, зная всю семейную обстановку жизни полковника, Ферфаксовъ понималъ и Нордекова. Онъ понималъ, что полковнику уже некуда податься. Онъ дошелъ до стны. И, стоя подъ окнами дома Нордекова, Ферфаксовъ размышлялъ:

«Георгiй Димитрiевичъ дома съ собою ничего длать не будетъ. Давиться не станетъ — не офицерское это дло, высунувъ языкъ на веревк висть… Яду у него, сколько я знаю нтъ. Да и при всхъ травиться — какая охота!.. Стрляться въ дом не будетъ… Онъ таки воспитанный человкъ и свою жену любитъ… Сейчасъ вроятно написалъ записку и легъ… Думаетъ… Можетъ быть еще и одумается…»

Ночь тихо шествовала. Ферфаксовъ любовался ею. Парижъ затихалъ. Наконецъ настала торжествениая, такая рдкая здсь тишина… Все успокоилось. Новые, не городскiе шумы тихо и осторожно вошли въ ночь… Сталъ слышенъ шумъ молодой листвы. Гд то далеко прокричала ночная птица… Втеръ разогналъ тучи. На неб узоромъ проглянули звзды. Ферфаксовъ слдилъ за ними, какъ он гасли одна за другою. Небо срло. Дремота стала охватывать Ферфаксова. Сквозь нее онъ сталъ смутно слышать, какъ предъутренними шумами загудлъ Парижъ. Гд то заунывно и дико завыла фабричная сирена, призывая вторую ночную смну.

Ферфаксовъ, стоя, спалъ и тяжело очнулся, когда въ ставшiе уже привычными далекiе шумы вошелъ вдругъ совсмъ близкiй короткiй стукъ двери. Ферфаксовъ открылъ глаза. Одно мгновенiе онъ не могъ сообразить, гд онъ и почему стоитъ въ глухомъ пустынномъ переулк. Но сейчасъ же съ охотничьею быстротою къ нему вернулась память. Было еще темно, но уже чувствовалось приближенiе утра.

XXIV

Полковникъ вышелъ изъ дома. Онъ прошмыгнулъ мимо Ферфаксова и направился къ воротамъ. Ферфаксовъ тнью послдовалъ за нимъ.

Фонари въ мстечк были погашены. Въ сумрак ночи покоились прямыя улицы. Полковникъ прошелъ черезъ рыночную площадь и сталъ спускаться къ Сен по широкой алле между зацвтающихъ каштановъ. Онъ вышелъ на набережную и пошелъ вдоль рки.

Нордековъ направлялся къ извстной ему глыб цемента, торчавшей на самомъ берегу надъ водою. Когда то тутъ хотли строить что то, или, можетъ быть, везли и обронили большой кусокъ цемента и онъ такъ и остался надъ водою. Это было излюбленное мсто удилыциковъ. Мысль Нордекова работала съ поразительною ясностью и онъ вспомнилъ объ этой глыб: — «самое удобное мсто».

Нтъ ничего хуже, какъ не дострлиться. Это удлъ мальчишекъ. He дострлиться — это быть смшнымъ. Надо лчить — а гд средства на это леченiе?… Да и надо устроить такъ, чтобы и хоронить не пришлось. Хоронить тоже дорого. He по бженскимъ средствамъ умирать. Полковникъ сядетъ на глыбу спиною къ рк. Отъ толчка, что будетъ при выстрл, онъ потеряетъ равновсiе и упадетъ въ воду. Тутъ достаточно глубоко. Теченiе подхватитъ его тло. Если бы онъ не дострлился, раненый онъ утонетъ. Тло его когда то найдутъ… Да и найдутъ ли?… Сколько гибнетъ тутъ народа, и тла ихъ никогда не находятъ.

Полковникъ взобрался на глыбу и слъ лицомъ къ рк. Разсвтъ наступалъ. Въ голубой дымк тонулъ противоположный берегъ. Онъ былъ въ садахъ. Вдоль рки шла широкая аллея высокихъ старыхъ платановъ. За ними скрывались богатыя дачи. Рка неслась гладкая, не поколебленная втромъ. Изрдка плеснетъ у берега большая рыба, сверкнетъ серебрянымъ блескомъ взволнованиой воды, и опять ровная срая простыня стелется мимо, и не видно, течетъ рка, или стоитъ неподвижно, какъ длинная заводь. У цементнаго обрубка росла трава. Далеко за Сенъ-Клу гудлъ и шумлъ проснувшiйся, неугомонный городъ.

Свтало. Вдоль по рк потянуло прохладнымъ втеркомъ. Чуть зарябило воду, но сейчасъ же она успокоилась. Рка стала глубокой, холодной, зеленой и прозрачной, какъ расплавленное бутылочное стекло.