Подвиг

Профессоръ Вундерлихъ только что сказалъ про него: — «генiй». Дйствительно было нчто сверхъ человческое во всемъ размах работы капитана Немо. Онъ собралъ свое «варьете»… Кругомъ шла Русская эмигрантская обывательская жизнь. Благотворительные балы, юбилеи, панихиды и похороны, свадьбы и разводы, рчи на банкетахъ, взбадриванiе самихъ себя, что такъ мтко назвадъ Степа Дружко «уралиномъ». Печатались листки, книги, брошюры, писались и покрывались тысячами подписей воззванiя — «слезницы» къ Лиг Нацiй. Возжигали пламя на могил чужого неизвстнаго солдата, читали доклады, устраивали създы, шли лекцiи и рефераты; младороссы ссорились съ евразiйцами, законопослушные предавали проклятiю «непредршенцевъ», академики были академически важны, торгово-промышленники чмъ то торговали и промышляли… Шла жизнь и не было жизни. Казалась она миражемъ. Вся работа была, какъ работа машины на холостомъ ходу. Ибо не было главнаго — Родины. Не для чего и не для кого было работать. Вс для чего то собирали деньги: — «для Родины»… И, какъ собирали многiе, то и собирали такъ немного, что ничего нельзя было на эти деньги сдлать. И вс боялись сказать главное, что, если борьба, то будутъ и жертвы. Этотъ человкъ — капитанъ Немо, кого такъ давно и хорошо зналъ Ранцевъ и кого съ дтскихъ лтъ привыкъ уважать и цнить сумлъ собрать людей и готовился и къ борьб и къ жертвамъ. И все это прикрылъ шутовскимъ колпакомъ: — «кинематографическое общество «Атлантида»…

Въ алле акацiй прянъ и душенъ былъ ночной воздухъ. Отъ полей и луговъ шелъ нжный и влажный духъ ростущей травы. Нигд не было жилья и только далеко, далеко, на Парижской дорог вспыхивали и мчались, обгоняя другъ друга, яркiе огни автомобильныхъ фонарей.

Тамъ неслась страшная европейская «культурная», торопящаяся жизнь. И такимъ противорчiемъ съ нею былъ мрный, ровный и бодрый шагъ лошадей, тихое поскрипыванiе сделъ и мирный сумракъ уснувшихъ полей. Было хорошо молчать и думать подъ ровное, осмысленное движенiе разумныхъ животныхъ.

На ферм Пиксанова привтливо горли огни. Изъ сарая, гд заперты были молодыя куры, слышался мелодичный пискъ, и на огород робко, по весеннему квакали и урчали лягушки.

Въ просторной комнат съ кафельнымъ поломъ, на кругломъ стол, подъ электрической грушей было накрыто на пять приборовъ.

Любовь Димитрiевна подала дымящуюся миску Русскихъ щей. Она причесалась и принарядилась. Она была теперь «барыней», женой гвардейскаго офицера, хотя и подавала сама отъ плиты блюда самою изготовленнаго ужина. Золотистые, густые, не стриженные волосы — она была Русская и твердо, съ дтства, — вроятно, еще отъ старой няни, — усвоила, что стриженыя косы — позоръ, — были уложены красивыми блестящими волнами. Запахъ каленыхъ щипцовъ и жженой бумаги — свидтель ея парикмахерскихъ работъ — примшался къ запаху щей и аромату духовъ. Она и надушиться не забыла. Коричневый «tailleur» упруго облегалъ молодое сильное тло. Изъ подъ распахнутой жакетки видна была розовая шелковая блузка въ нжныхъ складкахъ. Чулки и башмаки были въ тонъ костюму. На рук были надты золотые часики, и на тонкой цпочк болтался полковой жетонъ. Она была хоть сейчасъ въ Петербургскую гостиную. На лиц ея было: — «не смотрите на насъ, что мы тутъ сами стряпаемъ и курятники чистимъ, мы не опускаемся».

Пиксановъ былъ сдержанъ и серьезенъ. Онъ ревновалъ капитана Немо къ Ранцеву. Его, Пиксанова, Немо пикогда не бралъ съ собою, а съ Ранцевымъ проздилъ до ночи. Онъ старательно говорилъ о «постороннемъ»:

— Русскихъ смянъ нигд не достану. Укропъ, положимъ, получилъ. Но огурцы?… Корнишоны, это совсмъ не то, что наши Нжинскiе сладкiе огурчики. A ихъ длинные змеобразные гиганты!.. Для чего плодить ихъ?… какая логика?

— У насъ въ имнiи, — томно сказала Любовь Димитрiевна, — даже ананасы разводили… Подумайте въ Рязанской губернiи — ананасы… Натурально въ оранжереяхъ… у насъ были таки садовники… Своего цнить и хранить только никакъ не умли…

— А помнишь, Люба, сушеный горошекъ… Какая прелесть!.. И всегда и зимою и лтомъ…

— Вообще сушеныя овощи… Славились… На Казанской улиц былъ спецiальный магазинъ… Чего, чего тамъ не было.

Немо, казалось, не слушалъ. Онъ смотрлъ въ синiе глаза хозяйки, но мысли его были далеко отъ сушеныхъ овощей.

Едва кончили лимонное желе — оно къ великому огорченiю Любови Димитрiевны не удалось и было жидкимъ, — капитанъ Немо поднялся.

— Простите, Любовь Димитрiевна, мы должны хать. Насъ ждутъ дла. Спасибо за чудный вашъ обдъ. Давно я такъ не лъ.

— Ахъ, помилуйте, пожалуйста… И желе не удалось. He надо было его и длать… Тепло очень стало, а льду у насъ нтъ. Вы бы хотя еще чаю напились. Чай готовъ. Вода въ чайник кипитъ. Мы бы на вольномъ воздух подъ липками… Очень бы хорошо…

Капитанъ Немо ршительно отказался отъ чая.

— Ну, до свиданья, — сказала Любовь Димитрiевна и добавила по привычк: — пока!..

Вспыхнули фонари машины, уперлись яркими лучами въ пустынную деревенскую улицу, гд вс дома давно спали крпкимъ сномъ. Машина мягко и безшумно тронулась и покатилась въ глубокую балку, гд подъ ея огнями серебряными облаками клубился туманъ.