Подвиг

По вечерамъ, передъ тeмъ, какъ завалиться спать, онъ шелъ покурить и погрезить къ пробковой рощe за фермой. Гдe-то невдалекe прерывисто и сочно свистали соловьи, а съ бассейна уже доносился гуттаперчевый, давящiйся квохъ лягушекъ. Воздухъ былъ нeженъ и тускловатъ, это были несовсeмъ сумерки, но уже не день, и террасы оливъ, и мифологическiе холмы вдалекe, и отдeльно стоящая на бугрe сосна, все было немножко плоско и обморочно, а ровное, потухшее небо тeснило, дурманило, и хотeлось поскорeе, чтобы въ немъ просквозили живительныя звeзды. Темнeло, темнeло, на почернeвшихъ холмахъ уже вздрагивали огоньки, зажигались окна въ хозяйскомъ домe, еще минута - и окрестъ былъ сумракъ, и, когда, далече-далече, въ невeдомой темнотe, горящими члениками проползалъ рокочущiй поeздъ и внезапно исчезалъ, Мартынъ съ удовольствiемъ говорилъ себe, что оттуда, изъ этого поeзда, видны ферма и Молиньякъ, какъ соблазнительная пригоршня огней. Онъ радовался, что послушался ихъ, раскрылъ ихъ прекрасную, тихую сущность, - и однажды, въ воскресный вечеръ, онъ набрелъ въ Молиньякe на небольшой, бeлый домъ, окруженный крутыми виноградниками, и увидeлъ покосившiйся столбъ съ надписью: "продается". Въ самомъ дeлe, - не лучше ли отбросить опасную и озорную затeю, не лучше ли отказаться отъ желанiя заглянуть въ безпощадную зоорландскую ночь, и не поселиться ли съ {189} молодой женой вотъ здeсь, на клинe тучной земли, ждущей трудолюбиваго хозяина? Да, надо было рeшить: время шло, близилась черная осенняя ночь, имъ намeченная для перехода, и онъ уже чувствовалъ себя отдохнувшимъ, спокойнымъ, увeреннымъ въ своей способности прикидываться чeмъ угодно, никогда не теряться, всегда и вездe умeть жить такъ, какъ требуютъ обстоятельства...

И вотъ, пытая судьбу, онъ написалъ Сонe. Отвeтъ пришелъ скоро, и, прочтя его, Мартынъ облегченно вздохнулъ. "Да не мучь ты меня", - писала Соня. - "Ради Бога, довольно. Я не буду твоей женой никогда. И я ненавижу виноградники, жару, змeй и, главное, чеснокъ. Поставь на мнe крестъ, удружи, миленькiй".

Въ тотъ же день онъ на автобусe покатилъ въ городъ, сбрилъ свeтлую бородку, взялъ въ гостиницe чемоданъ и пошелъ на станцiю. Тамъ, у того же столика, положивъ голову на руку, дремалъ тотъ же рабочiй. Зажигались фонари, рeяли летучiя мыши, выцвeтало зеленоватое небо. "Прощай, прощай", на какой-то пeсенный ладъ подумалъ Мартынъ, глядя на растрепанный можжевельникъ по ту сторону уже дрожавшихъ рельсъ, на семафоръ, на черный силуэтъ человeка, подвигавшаго черный силуэтъ тачки.

Влетeлъ ночной экспрессъ, черезъ минуту тронулся опять, и Мартына пронзило мгновенное желанiе выскочить, вернуться на благополучную, на сказочную, ферму. Но станцiя уже сгинула. Глядя въ окно, онъ ждалъ появленiя Молиньякскихъ огней, чтобы проститься съ ними. Вотъ они разсыпались вдалекe, - они были такъ хороши, даже какъ-то не вeрилось... "Скажите, - обратился {190} Мартынъ къ кондуктору, - вонъ эти огни, это - Молиньякъ?" "Какiе огни?" - спросилъ тотъ и взглянулъ въ окно, - но тутъ все заслонилъ вдругъ поднявшiйся скатъ. "Во всякомъ случаe это не Молиньякъ, - сказалъ кондукторъ. - Молиньякъ не виденъ отсюда".

XLI.

На швейцарской границe Мартынъ купилъ "Зарубежное Слово" и едва повeрилъ глазамъ, замeтивъ внизу крупный заголовокъ фельетона: "Зоорландiя". Подписано было "С. Бубновъ". Это оказался короткiй, чудеснымъ языкомъ написанный разсказъ "съ налетомъ фантастики", какъ выражаются критики, и въ немъ Мартынъ со смущенiемъ и ужасомъ узналъ (словно произошла страшная непристойность) многое изъ того, о чемъ онъ говорилъ съ Соней, - но все это было странно освeщено чужимъ, бубновскимъ, воображенiемъ. "Какая она все-таки предательница", - подумалъ Мартынъ и въ порывe острой и безнадежной ревности вспомнилъ, какъ видeлъ однажды Бубнова и Соню, идущихъ по темной улицe подруку, и какъ увeрилъ себя, что обознался, когда Соня на другой день сказала, что была съ Веретенниковой въ кинематографe.