Подвиг

"Я хочу кое-что узнать, - сказалъ Мартынъ старухe. - Подъeзжая сюда, я видeлъ огни". "Гдe? Вонъ тамъ?" - переспросила она, протянувъ руку въ томъ направленiи, откуда пришелъ поeздъ. Мартынъ кивнулъ. "Это можетъ быть только Молиньякъ, - сказала она. - Да, Молиньякъ. Маленькая деревня". Мартынъ расплатился и пошелъ къ выходу. Темная площадь, платаны, дальше синеватые дома, узкая улица. Онъ уже шелъ по ней, когда спохватился, что забылъ посмотрeть съ платформы на вокзальную вывeску, и теперь не знаетъ названiя города, въ который попалъ. Это прiятно взволновало его. Какъ знать, - быть можетъ, онъ уже за пограничной чертой... ночь, неизвeстность... сейчасъ окликнутъ...

XXXIX.

Проснувшись на другое утро, Мартынъ несразу могъ возстановить вчерашнее, - а проснулся онъ оттого, что лицо щекотали мухи. Замeчательно мягкая постель; аскетическiй умывальникъ, а рядомъ туалетное орудiе скрипичной формы; жаркiй голубой свeтъ, дышущiй въ свeтлую занавeску. Онъ давно такъ славно не высыпался, давно не былъ такъ голоденъ. Откинувъ занавeску, онъ увидeлъ {183} напротивъ ослeпительно бeлую стeну въ пестрыхъ афишахъ, а нeсколько лeвeе полосатыя маркизы лавокъ, пeгую собаку, которая задней лапой чесала себe за ухомъ, и блескъ воды, струящейся между панелью и мостовой.

...Звонокъ громко пробeжалъ по всей двухэтажной гостиницe и, бойко топая, пришла яркоглазая грязная горничная. Онъ потребовалъ много хлeба, много масла, много кофе и, когда она все это принесла, спросилъ, какъ ему добраться до Молиньяка. Она оказалась разговорчивой и любознательной. Мартынъ мелькомъ упомянулъ о томъ, что онъ нeмецъ, - прieхалъ сюда по порученiю музея собирать насeкомыхъ, и при этомъ горничная задумчиво посмотрeла на стeну, гдe виднeлись подозрительныя рыжiя точки. Постепенно выяснилось, что черезъ мeсяцъ, можетъ быть даже раньше, между городомъ и Молиньякомъ установится автобусное сообщенiе. "Значитъ, надо пeшкомъ?" спросилъ Мартынъ. "Пятнадцать километровъ, - съ ужасомъ воскликнула горничная, - что вы! Да еще по такой жарe..."

Купивъ карту мeстности въ табачной лавкe, надъ вывeской которой торчала трехцвeтная трубка, Мартынъ зашагалъ по солнечной сторонe улочки и сразу замeтилъ, что его открытый воротъ и отсутствiе головного убора возбуждаютъ всеобщее вниманiе. Городокъ былъ яркiй, бeлый, рeзко раздeленный на свeтъ и на тeнь, съ многочисленными кондитерскими. Дома, налeзая другъ на друга, отошли въ сторону, и шоссейная дорога, обсаженная огромными платанами съ тeлеснаго цвeта разводами на зеленыхъ стволахъ, потекла мимо виноградниковъ. Рeдкiе встрeчные, каменщики, дeти, бабы въ черныхъ соломенныхъ {184} шляпахъ, - съeдали глазами. Мартыну внезапно явилась мысль продeлать полезный для будущаго опытъ: онъ пошелъ, хоронясь, - перескакивая черезъ канаву и скрываясь за ежевику, если вдали показывалась повозка, запряженная осликомъ въ черныхъ шорахъ, или пыльный, расхлябанный автомобиль. Версты черезъ двe онъ и вовсе покинулъ дорогу и сталъ пробираться параллельно съ ней по косогору, гдe дубки, блестящiй миртъ и каркасныя деревца заслоняли его. Солнце такъ пекло, такъ трещали цикады, такъ пряно и жарко пахло, что онъ въ конецъ разомлeлъ и сeлъ въ тeнь, вытирая платкомъ холодную, липкую шею. Посмотрeвъ на карту, онъ убeдился въ томъ, что на пятомъ километрe дорога даетъ петлю, и потому, если пойти на востокъ черезъ вонъ тотъ желтый отъ дрока холмъ, можно вeроятно попасть на ея продолженiе. Переваливъ на ту сторону, онъ дeйствительно увидeлъ бeлую змeю дороги и опять пошелъ вдоль нея, среди благоуханныхъ зарослей и все радовался своей способности опознавать мeстность.

Вдругъ онъ услышалъ прохладный звукъ воды и подумалъ, что въ мiрe нeтъ лучше музыки. Въ туннелe листвы дрожалъ на плоскихъ камняхъ ручей. Мартынъ опустился на колeни, утолилъ жажду, глубоко вздохнулъ. Затeмъ онъ закурилъ: отъ сeрной спички передался въ ротъ сладковатый вкусъ, и огонекъ спички былъ почти незримъ въ знойномъ воздухe. И, сидя на камнe и слушая журчанiе воды, Мартынъ насладился сполна чувствомъ путевой безпечности, - онъ, потерянный странникъ, былъ одинъ въ чудномъ мiрe, совершенно къ нему равнодушномъ, играли въ воздухe бабочки, юркали ящерицы по камнямъ, {185} и блестeли листья, какъ блестятъ они и въ русскомъ лeсу, и въ лeсу африканскомъ.

Было уже далеко за полдень, когда Мартынъ вошелъ въ Молиньякъ. Вотъ, значитъ, гдe горeли огни, звавшiе его еще въ дeтствe. Тишина, зной. Въ бeгущей вдоль узкой панели узловатой водe сквозило разноцвeтное дно, черепки битой посуды. На булыжникахъ и на теплой панели дремали робкiя, бeлыя, страшно худыя собаки. Посреди небольшой площади стоялъ памятникъ: лицо женскаго пола, съ крыльями, поднявшее знамя.

Мартынъ прежде всего зашелъ на почтамтъ, гдe было прохладно, темновато, сонно. Тамъ онъ написалъ матери открытку подъ пронзительное зудeнiе мухи, одной лапкой приклеившейся къ медово-желтому листу на подоконникe. Съ этой открытки начался новый пакетикъ въ комодe у Софьи Дмитрiевны, предпослeднiй.

XL.