«Подвиг», 1989 № 05 [Антология]

— По две тысячи на брата, — задумчиво протянул Кувакин. — На двоих — четыре тысячи… Неплохо. Почти годовая зарплата, а, Коля? А если Татулин предложит нам тоже по две тысячи?

— Это уж вам решать, — ответила Равская таким тоном, будто бестактность Кувакина ее оскорбила. — Впрочем, пять тысяч он вам наверняка не предложит… А я… я готова дать показания… и даже доказательства активной роли Татулина во всем этом деле. И снимки пусть остаются, коль они уж приобщены… Мне кажется, они достаточно полно отвечают на вопрос о причине самоубийства Селивановой.

— И за все ответит Татулин? — уточнил Демин.

— А почему бы и нет? Он, бедняга, так усгал в ежедневной беготне и суете! Пусть отдохнет годик-второй.

— Годиком-вторым ему не отделаться.

— Зачем нам об этом думать, — пожала плечами Равская. — Пусть решает наш народный, самый справедливый суд.

— Но Татулин тоже не будет молчать, не будет сидеть сложа руки, — заметил Демин. — И снимки он сделал все-таки в вашей квартире.

— Откуда мне знать, чем он занимался в моей квартире! Он выклянчил ключ, я по простоте душевной пошла ему навстречу… Я всегда знала его как приличного человека… Кто же мог подумать, что это развратная личность! Но это все неважно. Мы договорились? Пакетик в сумочке сам по себе стоит не меньше пяти тысяч… Я вам его дарю. А за Щуку пять тысяч.

— Соблазнительно, — покрутил головой Демин. — Видишь, Коля, на какой вредной работе мы с тобой сидим, какие невероятные перегрузки испытываем, в какое тяжелое стрессовое состояние может ввести такое предложение… Нам, Коля, надо за вредность молоко выдавать. Хотя бы по пакетику в день… Как ты думаешь?

— Не меньше. Я бы и от двух не отказался.

— Можно и два, — согласился Демин.

— А если еще шестипроцентного по пятьдесят копеек за пакет, — мечтательно протянул Кувакин, — я бы никакой другой работы не хотел.

— Решайте, мальчики, решайте, — поторопила их Равская.

— Да, надо решать, — с сожалением сказал Демин. — Ирина Андреевна, вы по-прежнему не хотите давать показания без адвоката?

— Как?! Вы отказываетесь? — удивлению Равской не было предела. — Почему? Неужели вам так хочется посадить меня? За что? Что я вам сделала плохого? Ведь мы только сегодня познакомились! Нет, мы можем продолжить… Назовите свою цену! Давайте продолжим…

— Торговлю? — холодно спросил Демин. — Нет, Ирина Андреевна, пошутили и будя. А то сейчас предложите по десять тысяч, и меня от волнения кондрашка хватит. А у меня жена, ребенок… Нет. И не уговаривайте. Я не могу так рисковать.

Равская с минуту смотрела на Демина со смешанным чувством недоумения и досады, потом в ней словно ослабло что-то, плечи опустились, и сразу стали заметны ее возраст, усталость, безнадежность.

— Я, кажется, понимаю, — проговорила она медленно. — Здесь, конечно, дело более, чем личное… Дело не во мне и не в тех безобидных вещах, которыми мне пришлось заняться, чтобы прокормить себя…

— Надеюсь, вы жили не впроголодь? — спросил Демин.

— Еще этого не хватало! — вскинула тяжелый подбородок Равская.

Возвращался Демин предпоследней электричкой. Освещенный желтоватым светом вагон был почти пуст. В одном его конце дремал захмелевший мужичонка в телогрейке, на соседней скамье военный читал газету, с трудом разбирая мелкий текст, а в тамбуре беспрерывно целовались парень с девушкой.

Снег перестал, потеплело, и теперь шел дождь, частый и стремительный. Демин представил себе, как несутся в темноте, в мокрой весенней темноте пустые вагоны электрички с рядами светящихся окон, несутся, как бы раздвигая струи дождя, и грохочут на стыках колеса, и загнанно кричит перед переездами сирена головного вагона. Представил, как затихает металлический грохот и наступает тишина. Такая полная сосредоточенная тишина, что слышен шелест капель в мокрых ветвях елей…

На своей платформе он сошел один и не торопясь направился к дому. Автобусы уже не ходили, прохожих он тоже не увидел. Издали Демин с огорчением отметил, что окна квартиры погашены — значит, не дождались, легли спать.

Дверь он открыл своим ключом, разделся в тесной прихожей, повесил плащ на угол двери, чтобы не намокла одежда на вешалке. А когда, выпив пакет молока, уже шел в спальню, нечаянно наткнулся в темноте на стул и разбудил жену.

— А, это ты, — пробормотала она сонно. — Пельмени в холодильнике. И посади Анку на горшок, а то будет горе и беда…

— Посажу… Не привыкать.

Об авторах

Наследие мастера

Повторю то, о чем уже писал в «Правде».