Подвиг доктора Бушуева

— Значит, ничего у нас с тобой не изменилось — раньше по ночам в больницу вызывали, а теперь… Правда, есть всё же изменение — жена моя спокойна. А то, бывало, этак с ехидцей спросит: а не зазнобушка ли тебя ночью вызывала? Пойди проверь, кого ты лечить ушёл. А я ей в ответ: Клавочка, буду очень рад, если ты станешь ходить со мной на вызовы — контроль осуществишь и поможешь при случае. От ночных походов отказалась. Верю, говорит, потому что без доверия и жизни-то нормальной нет.

— Видно, соскучился ты по жене.

— Не так по жене, как по дочкам. Их у меня троица: Шура, Нюра и Галочка — шумная семейка За неделю до войны уехали погостить к бабушке в Челябинскую область да там и задержались. Оно и лучше — ничего не видят, не знают.

Утром в больницу пришёл Зернов.

— Николай Николаевич, вы знали такого человека — Григория Коренева? — спросил он, пожимая руку фельдшеру.

— Ну как же! Мой односельчанин, вместе охотились! — воскликнул Николаев. — Да вот только… погиб на фронте.

— Нет, не погиб, — возразил Зернов. — Ходят слухи, что он в лагере, что ему каким-то чудом удалось передать жене записку. Вам нужно побывать в селе у Кореневой и всё выяснить. Если он действительно в лагере, это облегчит нам связь с пленными. Он, этот Коренев, парень надёжный?

— Думаю, вполне надёжный.

— В таком случае зайдите к старику, он вам оформит пропуск и в путь.

— Слушаюсь, Иван Егорович.

…Сегодня доктора Бушуева опять пригласили на консультацию в немецкий госпиталь.

— Летом я приглашу вас, коллега, на Рейн, мы там чудесно отдохнём, — говорил доктор Корф, дружески похлопывая русского врача по плечу.

За последнее время Фёдор Иванович научился бегло говорить по-немецки, и сейчас он ответил:

— С удовольствием воспользуюсь вашей любезностью, если к тому времени полковник Дикман не увезёт меня в своё имение.

— О, да, да, я слышал. Он говорил мне, что хочет показать вас своим старикам, которые теперь молятся за вас и в каждом письме присылают вам приветы. И всё-таки я надеюсь, что нынешним летом вы будете моим гостем.

Фёдор Иванович кивал головой в знак согласия и думал:

«Как бы нынешним летом не лежали твои кости на погосте».

А вслух озабоченно говорил:

— Извините, доктор Корф, я должен торопиться. В три часа меня ждут больные в домашнем кабинете.

Дома его уже поджидал Зернов. Фёдор Иванович обрадовался этой встрече, ему хотелось рассказать о вчерашнем походе в лагерь. И вчера к нему приводили на приём всё тех же угрюмых, не расположенных к разговору пленных с больными руками. В это второе посещение Бушуев острее почувствовал: пленные ещё больше возненавидели его.

— Особенно запомнился мне один. Я ему делаю перевязку, стараюсь облегчить его боль, а он смотрит на меня такими глазами, что, кажется, вот-вот набросится и задушит.

— Интересная деталь, — оживился Зернов. — А что вы ещё заметили?

— Ничего утешительного. С охраной пленные ведут себя до обидного покорно и дисциплинированно.

— Так, так… Говорите, покорно?

— Даже чересчур. И вообще едва ли там, за колючей проволокой, под автоматами и пулемётами есть какая-то, как вы говорите, подпольная организация.

— Дорогой Фёдор Иванович, там, где есть хоть один советский человек, продолжается борьба, — убеждённо заявил Зернов. — Давайте подумаем над некоторыми вашими наблюдениями. Первое — почему у многих пленных болят именно руки? Чем заняты пленные? Ремонтом техники. Я, бывало, покрикивал на своих механизаторов — руки, товарищи, берегите руки. Какой же работник в мастерской с больной рукою? Давайте попробуем сделать вывод: а не саботаж ли это — болезнь рук? А не борьба ли это за то, чтобы меньше работать, чтобы как можно меньше отремонтировать танков и пушек? Даже ребёнку понятно, что значит задержать в мастерских танк, пушку… Второе. Почему они питают, как вы говорите, открытую ненависть к врачу? Что делает врач? Лечит их больные руки, которые нужны лагерному начальству для ремонта техники. Вывод — ваши товарищи за колючей проволокой считают вас, врача, серьёзной помехой в их борьбе и потому не питают к вам нежных чувств.

— Значит, вы уверены…

— Я только предполагаю. Между прочим, мы в горкоме долго думали над вашими первыми наблюдениями. Конечно, если бы сейчас пойти в наш бывший клуб, где живут пленные, сесть в кружок, свернуть папироски да поговорить по душам — так, мол, и так, ребятушки, рассказывайте, чем вы тут заняты, какие у вас мысли, какие планы. Всё было бы ясно и всё понятно. Но мы лишены этой возможности, и вам, Фёдор Иванович, нужно всё это понять по глазам, даже по невидимым приметам, каким-то шестым чувством проникнуть в дела и мысли наших товарищей за колючей проволокой. Причем вам нужно соблюдать осторожность, иначе можно погубить всё дело. А в том, что мысль у наших товарищей за колючей проволокой одна — бороться, — я не сомневаюсь. И вам советую не сомневаться.

— Трудную вы мне задачку задали, — со вздохом сказал Фёдор Иванович, потирая ладонью лоб.

— Сумели же вы войти в доверие к матёрым фашистам и получить благодарность верховной ставки Гитлера.

— Там помог случай — операция на сердце.