Подвиг доктора Бушуева

Мальчик восхищёнными глазами смотрел на словоохотливого старого матроса и уже тогда твёрдо решил пойти в морское училище, чтобы стать капитаном дальнего плавания. Может быть, и осуществилась бы мечта Фёдора Бушуева, но в пятнадцать лет с ним стряслась беда — попал под поезд. Шёл он однажды вдоль железной дороги и вдруг увидел, как семи- восьмилетняя девчушка гналась по полотну за козой. Сзади громыхал поезд. Увлечённая погоней, девочка, наверное, не слышала паровозного свистка. Не раздумывая, Бушуев бросился к девочке, столкнул её и в тот же миг почувствовал, как что-то огромное обрушилось на него…

Очнулся он в больнице, без ноги.

Как-то раз ковыляя на костылях по больничному коридору, он услышал сердитый голос доктора из кабинета.

Доктор говорил кому-то:

— Вы, коллега, поторопились, Бушуеву можно было бы сохранить ногу, ну прихрамывал бы немножко, а всё-таки ходил бы на своей.

Это так поразило Фёдора, что он с обидой крикнул:

— А вот я выучусь на врача и не буду отрезать ноги!

Видимо, этот случай и решил его судьбу — он стал врачом-хирургом.

Сейчас Фёдор Иванович думал о Фильке.

«Какие отметки у тебя, сынок? Пятёрки? Молодец… Ты, Филька, всегда был молодцом… Мог бы теперь сам письмо написать папе милыми каракулями…» От этих мыслей у Фёдора Ивановича даже слёзы выступили на глазах.

В больнице Николаев сказал:

— Фёдор Иванович, а вам привет, — он широко развёл руки в стороны, — вот такой большущий.

— Это кто же так щедр на приветы?

— Казаков. Наш лётчик.

— Казаков? Вот спасибо! Обрадовал ты меня. Как он там?

— Герой парень! — Известное дело — сокол. Вот только… — начал фельдшер и умолк.

— Что? Что «только»? — не на шутку забеспокоился доктор, знавший, что Казаков — голова отчаянная.

— Женился.

— Тьфу ты, Николай Николаевич, и до чего же ты, братец, подшутить над человеком любишь.

— Но вы не дослушали, — весело продолжал фельдшер. — Женился-то он с вашей лёгкой руки на Наташе. Помните такую? Ежели, говорит, Фёдор Иванович нарёк нас мужем и женой, значит быть по сему. И Наташа согласилась. Теперь они вместе в партизанской разведке.

Фёдор Иванович улыбнулся — вот она, жизнь… Война, смерть крутом, а любовь цветёт, она, как те подснежники, что не ждут буйного таяния снегов, а расцветают даже на крохотных проталинах.

— Фёдор Иванович, может быть и Машу обвенчаете с каким-нибудь танкистом. Лётчика она не желает. Высоко, говорит, забирается, не достанешь, — балагурил фельдшер.

Маша засмущалась.

— Вот ещё выдумщик, — краснея, сказала она.

— А что? Пожалуй, моей соседушке пора к бережку приставать, — говорил Фёдор Иванович, поддавшись общему весёлому настроению. И вдруг умолк, сдвинул широкие брови, посуровел, как будто на лицо упала тень. В окно он увидел подходившего к больнице доктора Безродного.

С того вечера, когда Фёдор Иванович узнал об измене врача, он не мог скрыть чувства омерзения к Безродному.

Зернов убеждал Бушуева:

— Если известны карты врага, его легче бить. Если мы заведомо знаем, что в больнице работает гестаповский осведомитель, значит — больница вне подозрений, значит гестаповцы уверены, что в больнице всё в порядке.

— Но как работать рядом с предателем? Я на него смотреть не могу, — горячо говорил Фёдор Иванович.

— Зрелище, конечно, не из приятных. Но умеете же вы скрывать свои чувства у коменданта, умеете обводить его вокруг пальца…

Да, Фёдор Иванович научился скрывать свои истинные чувства, но ведь комендант совсем другое дело — он захватчик, поработитель, а Безродный был когда-то его помощником, своим человеком. Как же не плюнуть ему в глаза?

— Потерпите, Фёдор Иванович, — опять советовал Зернов. — Предатель будет сурово наказан. А ваше дело — лагерь, не забывайте о нём ни на минуту.

В первые дни в лагере доктор Бушуев смотрел на пленных с чувством острой жалости и замечал только их страдания, а теперь он видел другое — мужественные лица и глаза, горящие жаждой борьбы и свободы. Теперь он знал, что Александр Васильевич Самарин — связной руководства лагерным подпольем, что подпольем руководит бывший секретарь райкома из оренбургских степей.

На одном из приёмов в лагере, когда унтер-офицер вышел из приёмной, доктор встретился с Самариным.

— Здравствуйте, Фёдор Иванович, — сердечно сказал он, пожимая руку доктору.

— Здравствуйте, здравствуйте, Александр Васильевич, — радушно отвечал доктор глядя в глаза Самарину. Глаза у него были совсем не злые, они смотрели сейчас по-дружески ласково.

— Принесли? — спросил Самарин.

— Сказано — сделано, — ответил Фёдор Иванович. Понизив голос, он пояснил. — Мы перевязали Коренева. На бинте подробный план, по которому вы можете найти оружие.

— Спасибо, от всех спасибо, — горячо поблагодарил Самарин.

— В горкоме интересуются, нельзя ли использовать отремонтированные танки, когда начнётся операция но разгрому лагеря?

— Передайте, Фёдор Иванович, никак нельзя, — ответил Самарин. — Мы сами думали, но в моторах нет горючего. Отремонтированные танки но ночам утаскиваются из мастерских буксирами под очень сильной охраной.

— Н-да, значит, не выйдет.