Подвиг доктора Бушуева

— О, да. Сегодня из-за партизан у него случилась какая-то большая неприятность, — скорбно отвечал он. — Согласитесь, коллега, партизаны наносят нам серьёзный ущерб и не только материальный, нет. Я как невропатолог замечаю — солдаты наши стали раздражительны, есть даже случаи психических расстройств и всё из-за постоянного страха перед партизанами.

— Неужели появилась в психиатрии новая нозологическая единица — партизанофобия? — с едва уловимой иронией спросил Фёдор Иванович.

— Не шутите, коллега, — с упреком проговорил доктор Корф. — Хронические недосыпания из-за частых тревог ослабляют нервы наших солдат. Откровенно говоря, я сам сплю только после люминала, и сам заражен этой болезнью — в каждом русском я вижу партизана.

— Надеюсь, во мне вы не видите партизана? — опять с иронией спросил Фёдор Иванович.

— Вы снова шутите. Между прочим, — искренне продолжал доктор Корф, — вы единственный русский, в ком я вижу друга.

Фёдор Иванович торопился домой. Нынешний день был богат событиями, и ему не терпелось поскорее встретить Зернова, рассказать ему о товарищах из лагеря, с которыми установлена теперь надёжная связь.

В домашнем кабинете доктора уже поджидали Зернов и подпольщик, приходивший утром к Безродному в полушубке.

— Как ваш комендант? — спросил Зернов, пожимая руку Фёдору Ивановичу.

— Представьте себе, еле отходили с доктором Корфом.

— Задали мы ему сегодня работёнку, — рассмеялся подпольщик.

— И полковник Дикман поработал и господина Безродного проверили.

— Как проверили? — не понял Фёдор Иванович.

— Подлецом оказался, состоит на службе у гестаповцев. — Зернов рассказал об утреннем визите подпольщика в дом к Безродному, о мнимых раненых партизанах, якобы укрытых в школьном подвале, о раскопках немцев.

— Безродный? Не может быть! — воскликнул Фёдор Иванович, ошеломлённый этим рассказом.

— В семье не без урода, — проговорил Зернов. — А мы хотели переправить его в партизанский отряд.

С чайником вошла Майя.

— Переправить бы Безродного к покойному дедушке, — сказала она.

— Правильно, — поддержал Фёдор Иванович. — По крайней мере я теперь не намерен держать его в больнице.

— Погодите, погодите, товарищи медики, — остановил их Зернов. — Мы ещё подумаем, что делать с предателем. Кстати, он не стоит того, чтобы столько говорить о нём. Расскажите-ка лучше, Фёдор Иванович, что новенького в лагере…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Как-то утром, подъезжая к больничному бараку, Фёдор Иванович неожиданно услышал песнь жаворонка.

— Слышишь, Кузьмич, поёт, — обратился он к старику Игнатову.

— Запел сердешный. Ишь, как заливается, — одобрительно говорил возница. — Это, Фёдор Иванович, сама весна голосок подаёт.

— Весна… Скоро за подснежниками можно идти.

Бывало, у Фёдора Ивановича первого в городе появлялись дома и в больничном кабинете свежие подснежники. Он любил ходить за ними в рощицу вместе с Филькой. Правда, самому Фильке больше нравилось бывать весной на речке. Ему всё хотелось посмотреть, как тронется лед. Однажды им с отцом удалось-таки увидеть это ни с чем не сравнимое зрелище — начало ледохода.

Чуть зеленоватый и крепкий лед лежал ещё уверенно. По краям, у самого берега, струилась тёмная полая вода. Лёд, казалось, не обращал на неё внимания, продолжая сдерживать своим могучим панцирем вешний поток. И вдруг, словно чёрная молния пробежала по зеленоватому льду, раздался оглушительный треск, и пенистая вода напористо хлынула в расщелину.

— Папа, посмотри, посмотри, пошёл! — ликующим голоском закричал Филька, хлопая в ладоши.

Огромные льдины сталкивались, вставали торчмя, будто мерясь силами, отважно ныряли в бурлящую пучину, с грохотом трескались, а потом, как бы смирившись, покорно поплыли к далёкому-предалёкому морю.

Фёдор Иванович и этой весной пошёл бы с сыном за подснежниками, показал бы ему ледоход, но их разлучила война.

Когда-то он мечтал о том, как ясным сентябрьским утром поведёт Фильку в школу. Будут они, два Бушуева, торжественно идти по улице с букетами цветов, и встретит их молоденькая учительница, первая Филькина учительница…

Но не удалось ему пережить ту незабываемую минуту, когда сын впервые садится за парту. Да и самого Фёдора Ивановича никто не провожал в школу. Отец не вернулся домой с первой мировой войны, а мать, обременённая семьёй и хозяйством, не выкроила свободной минутки для сына, она только перекрестила его и тихо сказала:

— Ну, беги с богом, Феденька, надежда ты моя, опора ты моя.

И Феденька побежал…

Федя Бушуев был мечтательным пареньком. Он зачитывался книгами о далёких морских путешествиях, о сказочных тропических странах. Страсть к морским путешествиям привил ему старик-сосед, бывший матрос, объехавший чуть ли не весь белый свет. Попыхивая какой-то необыкновенной трубкой, он часто говаривал.

— Земной шар, Федя, он такой, что много на нём интересного, и человек должен побывать всюду. Ты вот читаешь про этих самых папуасов с берега Маклая, а я с ними, можно сказать, как с тобой сидел…