Подвиг по расчету

— Ты сможешь стать прекрасным специалистом по работе с жертвами, например, с жертвами семейного насилия, — говорила ей Сандра. — Но я бы не советовала тебе пока заниматься семейным консультированием. В нем надо работать именно с семьей как с единицей терапии, стараться сохранить отношения в браке, а не только помогать отдельным личностям. Ты привыкла, что один член семьи противостоит другому, но в жизни такие ситуации встречаются не так уж часто.

Кристи не вникала в эти увещевания. Семья, отношения — все это казалось ей надуманными абстракциями, пустыми формами без содержания. На первом месте для нее всегда стоял отдельный человек, втянутый в паутину под названием «отношения», которые могли в любой момент разрушить его личность. Именно этот человек нуждался в ее помощи и защите, именно ему как индивиду надлежало заново обрести себя в новых условиях, именно он — живая личность из плоти и крови — обращался к ней за помощью. Его супруги, дети, родители — все казалось вторичным перед этой страдающей личностью. Она была призвана уменьшить страдания этого человека — любой ценой.

О своей беременности Кристи узнала после первого месяца учебы. Он был ее случайным недолгим романом — результат очередной хипстерской вечеринки в литературном квартале. Никаких детей Кристина просто не могла себе позволить. Она накопила на аборт с трудом, не решившись просить денег у и без того слишком доброй к ней Сандре. Ей с трудом удалось уговорить врача провести операцию на уже рискованно позднем сроке, сразу, как только она собрала нужную сумму. Риск привел к осложнениям, выразившимся в простую и беспощадную формулу: «Скорее всего, у вас могут возникнуть с последующей беременностью». Врачи избегали более жестких формулировок для банальной истины, что Кристина, возможно, уже не сможет иметь детей.

Она лежала на больничной койке, пытаясь осмыслить новую реальность. Во второй раз после разрыва с Майклом ей показалось, будто огромная ее часть откололась и исчезла в черной дыре, оставив ее один на один с огромной, разрывающей внутренности пустотой. А потом ей внезапно стало легче. У нее не будет детей, не будет семьи, не будет новых упреков и манипуляций, страхов и боли. Ей останется любимая работа, свобода и развлечения — без всяких последствий. И именно в тот момент, когда она почти успокоилась и смирилась с этим новым ощущением, ее сотовый настойчиво зазвонил, и на нем высветился питерский номер. Женька!

Все три года, что она прожила в Калифорнии, Кристина избегала разговоров с сестрой: вначале потому, что Женя с точки зрения Майкла тоже была абсолютно неправильной, и общение с ней было вредным, а затем — из чувства стыда. Кристи не решалась признаться сестре, что ее красивый, успешный, вызывающий зависть заграничный брак превратился в боль и пепел. Не она ли сама, бывало, расписывала Жене, каким удивительным человеком был Майкл? Как могла она после этого признаться, что попала в зависимость от обычного мелочного бытового тирана?

Она не решалась признаться в случившемся даже родителям, вновь и вновь под разными предлогами отговаривая их от поездки в Америку. Сама Кристина тоже все эти годы не бывала дома. Каково же было ее удивление, когда Женя, принимавшая ее попытку избежать контакта за эгоизм и надменность, и почти переставшая с ней общаться, вдруг позвонила сама.

— Кристи! — в Женькином голосе не звучало ни намека на обиду. Она была взволнована, испугана и, казалось, плакала. — Женя, папа с мамой погибли. В катастрофе, вечером. Я узнала только что. У нас сейчас утро, у тебя вечер, да? Кристина… Они на остановке стояли, когда какой-то дебил вылетел с проезжей части на тротуар. Вроде, по пьяне. Десять человек на смерть, в том числе родителей. Еще много раненых. Я не понимаю, почему… Они стояли, никого не трогали. На остановке. Можешь себе представить? Насмерть, Кристи! Вот так, за один раз! — она уже неприкрыто зарыдала.

Кристина лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как на нее наваливается ужас отчаяния. Она задыхалась под его толщей, она сходила с ума от пустоты: внутренней, внешней, всеобщей. Она лишилась мужа — единственного в ее недолгом опыте глубокого чувства, и попыталась заменить его поверхностным весельем. Она бежала от своей боли, пряталась в городских переулках и чужих притонах, которые никогда не были и не будут ей родными. Ее подлинное, родное, единственное светлое, что было в ее жизни, осталось там, в заболоченных парках Гатчины, которые она так непредусмотрительно распахнула для Майкла. Там была ее счастливая семья, любящая мать и даже непутевая Женька — и теперь вдруг оно тоже рухнуло, исчезло. Оно было сметено нелепой смертью также, как только из нее была вырвана, выметена жизнь еще не родившегося ребенка…

— Ты успеешь приехать на похороны? — голос сестры в ушах вывел ее из оцепенения. Женя, казалось, уже не плакала, взяв горестные хлопоты в свои руки.