Будучи американцем, Деррик не считал хладнокровный подход к операциям и мысли о карьере чем-то однозначно плохим. Скорее, он воспринимал их как что-то неизбежное. У всех его коллег с годами проходил первоначальный пыл — желание «спасать мир» и режущая боль при мысли о каждой новой жертве. Он не раз видел внутри системы и неуместное соперничество, и даже маленькие предательства. Главным для спецагента Дэнсона оставалось умение не забывать, ради чего он когда-то выбрал эту профессию, и делать все, чтобы эта память не позволила ему окончательно погрязнуть в бюрократии и равнодушии. Он видел, что и его коллеги, какими бы хладнокровными ни казались порой, тоже в подавляющем большинстве не потеряли живого участия в человеческих судьбах и внутреннего барометра добра и зла. Но при этом он слишком хорошо знал, что ничего человеческое не может, да и не должно быть чуждо людям. Однако в этот раз он сам не ожидал, что это человеческое проявится в нем настолько сильно.
Это был его звездный час, операция, которая поглотила его целиком, и за успех которой он в данный момент готов был бы отдать годы жизни. Он не мог порой помешать себе думать о том невероятном успехе, который ждет его, если переворот будет благополучно предотвращен. И в этом деле ему предстояла сложная задача — максимально содействовать черногорским властям, а также сохранить свой самый ценный источник — Федора. Жизнь Аверина была для него многократно ценнее любых случайных жертв, которые могли оказаться на пути русских или сербских головорезов. Именно Аверину Иван рассказал о своем задании с Невеной, и поэтому в случае любого непредвиденного поворота событий Старчук мог без труда догадаться, где именно произошла утечка. Был ли еще кто-то из его команды в курсе побочного задания Ивана? Деррик не знал об этом, но прекрасно понимал, что, докладывая о ситуации черногорским коллегам, будет в первую очередь делать акцент на безопасности Федора, а не Невены. И ему казалось странным, что Аверин, который обычно был циничнее и опытнее него, вдруг так зациклился на неизвестной ему девушке.
Деррик в глубине души понимал, что любой офицер, да и просто обычный информатор, узнав о планируемом убийстве, будет стараться предотвратить его вопреки любым доводам разума и даже инстинкту самосохранения, потому что будет чувствовать
Кроме этого, ему важно было проследить, чтобы дело Ральфа Хиггинса не вошло в коллизию с этой ставшей теперь основной операцией. Неожиданно оно получило новый оборот — в тот же вечер, после разговора с Федором Деррику позвонил Хиггинс и сообщил, что получил письмо от своего психолога Кристин Уоррен. Кристи писала, что находится сейчас в России, и должна непременно встретиться с ним «по очень важному поводу». Она умоляла назначить время и место и писала, что будет в Тивате уже завтра.
— Это может быть связано с Невеной, возможно, с какими-то неутешительными отчетами Старчука, — предположил Деррик. — В любом случае, я прошу вас согласиться на встречу.
Он немедленно связался со своими коллегами из АНБ и ФБР. Нужно было подготовить задержание и допрос Кристин Уоррен, которые Дэнсон рассчитывал провести сразу же после ее разговора с Ральфом. Остался всего один день — и они узнают все детали планов российских спецслужб в отношении Хиггинса и Невены…
Такое, конечно, бывало у него не раз — когда он не успевал спасти кого-то, или это было нецелесообразно. Он ни от кого не ждал чудес, и лучше многих понимал, что в каких-то вопросах американская система может поразительно напоминать российскую. Он понимал и то, что просто так пойти и предупредить Невену черногорские спецслужбы не могли — девушка, не поверив им, могли наделать глупостей и проболтаться обо всем Ивану, что поставило бы под угрозу и всю операцию, и жизнь его, Федора. Выведение Невены из игры требовало более тонкого подхода, и Федор знал, что у охваченного лихорадкой предстоящего переворота АНБ просто может не оказаться ресурсов для этого. Это было логично и предсказуемо, и все же…
И все же почему-то хотел верить, что цена человеческой жизни на Западе должна была быть другой, нежели в России. По крайней мере,