Подвиг по расчету

И вдруг он понял с какой-то обреченной дерзостью, что все это время думал не о том. Даже если Америка мало чем отличалась от России, даже если он поверил в какую-то глупую иллюзию, даже если все было не так, как ему казалось вначале, и возможная гибель Невены была лишь предвестницей новых страшных потрясений, а будущее грозило быть мучительнее и страшнее, чем настоящее — какое все это имело значение? Эта история была не об Америке и не о России, это была история о нем — о его жизни, его выборе, о его душе, в конце концов. Это он не смог участвовать в бессмысленных преступлениях своей страны, это он сделал выбор между добром и злом, даже если добро выглядело фрагментарным и слабым, а зло — почти всесильным. Это он вместо того, чтобы участвовать в черногорском перевороте, предотвращал его сейчас. И это он, лично он начал меняться, пусть даже весь мир вокруг оставался бы прежним. Не от черногорцев, русских или американцев зависело, что он будет делать со своей жизнью — даже с тем, возможно, небольшим ее остатком, на который мог теперь рассчитывать. Он знал, на что идет.

Ценность человеческой жизни, возможно, неважная для всего остального мира, была значима сегодня именно для него. Для того, другого, обновленного Федора, который внезапно осознал такую простую, банальную вещь: разочароваться в ценностях невозможно. Ценности существуют и будет существовать для тебя до тех пор, пока ты можешь воплощать их в собственной жизни. Вопреки всем и всему, без всяких наивных надежд и утопических иллюзий, потому лишь, что это была его жизнь. Да, он был профессионалом, и именно поэтому понимал, что может попробовать грамотно просчитать, как лучше предупредить Невену Княжевич о неминуемой опасности. И если в этом было что-то эгоистичное, оно было не больше неосознанного эгоизма молодого Деррика…

Глава 18

Аэропорт Тивата встретил ее пасмурным теплом с легким налетом тумана, казавшегося сегодня особенно тревожным и враждебным. Кристина без труда нашла такси до Будвы, и с тревогой поглядывала на часы, неумолимо приближавшие с каждой секундой момент ее встречи с Ральфом. Самолет задержали, и теперь она успевала буквально минута в минуту, не имея возможности лишний раз мысленно отрепетировать тяжелый разговор. Она все еще не знала, что скажет ему. Откуда к ней попала информация, что его девушке угрожает опасность? Почему она предупреждает его сейчас, но не предупредила раньше, когда это касалось его жены и дочери? Как она убедит его, что ничего не знала? Как объяснит, почему узнала именно сейчас?

Она никак не могла найти ответы на эти вопросы. Словно весь ее талант психолога магическим образом отключился, и она, с такой легкостью лгавшая людям годами, вдруг поняла, что физически неспособна сейчас на ложь. Этот внезапный внутренний паралич был необъясним и, она понимала, совершенно неправдоподобен в глазах других. Всей своей прошлой деятельностью Кристина доказала, что способна на ложь, и кто после этого сможет представить, что именно сейчас в ее воспаленное болью и виной сознание не вмещалось ничего, кроме правды?

Отель в Будве, в котором остановился Хиггинс, находился у самого подножия высокой горы, а с другой стороны имел прямой выход к морю. Скорее, он напоминал даже не отель, а аккуратную европейскую улочку с одинаковыми белыми домами с синими ставнями. Эти домики с фонарями, арками и красивыми наружными лестницами утопали в зелени, а во внутренних двориках корпусов отеля можно было увидеть то беседки с живыми навесами, то клумбы и пальмы. В одноместном номере одного из домов этого маленького, цветущего и оживленного городка и была назначена их встреча.

Кристина поднималась по ступенькам узкой лестницы, и ей казалось, что это происходит не с ней. Она словно со стороны ощущала каждый шаг, каждое движение, запрограммированное невидимым внутренним компасом, который словно тоже тикал почему-то в такт времени. Шаг, еще секунда, еще миг тишины на лестничной площадке, спасительная пустота вокруг, шум моря, особенно хорошо слышимый на открытых, продуваемых ветром участках лестницы. Уютный коридор, приглушенный свет, успокаивающе мягкие тона. Чувство долга смешивалось в груди с виной, болью и обжигающим осознанием правды, и вся эта смесь горючим топливом толкала ее вперед, заужая мысли и шаги в одну глубокую колею, намного более узкую, чем коридор. Из этой колеи невозможно было свернуть, не получалось вырваться, хотя желание сбежать стало на миг необычайно сильным, а мир вокруг казался безграничным и необыкновенно притягательным. Однако страх оказаться в нем — прекрасном, свободном, просторном и безопасном — наедине со своей невыносимой болью охватил ее сильнее, чем боязнь разоблачения. Она постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.