Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Не успев уразуметь смысла идиотского приказа, мы поспешили его выполнить. Слишком уж выразительно смотрел на нас пулемет. Расстегнув ширинку, я вывалил свое вполне себе стандартное имущество. Другие, человек полтораста, тоже. Мухин даже приподнял орган пальцами и вызывающе им потряс, пробормотавши что-то, видимо, обидное для русского. Однако услышан не был. Унтер, удостоверившись, что у Меликяна все в целости, погрозил ему пальцем и двинулся дальше вдоль нелепого строя людей со спущенными штанами, брезгливо кривя поганую жирную харю.

– Живи, падла… пока, – бросил Вардану русский и кинулся следом за унтером. Тот далеко не ушел. Остановившись вновь, метрах в пяти от нас, немец крайне довольным тоном проговорил:

– Nummer eins.

– Вышел из строя, сука! – визгливо скомандовал русский.

– Я не еврей, – прозвучал сдавленный голос. – Я есть мусульманин. Ихь быть муслим.

Немец и русский оскалились.

– Ja, ja, – сказал унтер. – Muslime sind unsere besten Freunde in diesem Judenland. Sogar mit so einem Schwanz.

– Замечательно, – выдал переводчик. – Мусульмане наши друзья. У тебя есть шанс. Пойди, поговори со своими единоверцами.

Он показал пальцем в сторону ограды, где стояло несколько вооруженных парней в цивильной одежде и высокий седобородый старик в халате и белом тюрбане. Мулла, подумалось мне.

Потом я увидел человека, обнаруженного унтером: могучий мужчина с заросшими по самые плечи руками и бритой наголо головой. Поддерживая руками штаны и неловко переступая ногами, он медленно двинулся туда, куда указывал палец переводчика. Дошел и остановился. Было видно, что старик о чем-то его спросил. Он неуверенно ответил. Когда подошли унтер и русский, мулла, улыбнувшись, развел руками. Немец в ответ усмехнулся, расстегнул кобуру и извлек пистолет. Двое из тех, что были с муллой, подвели лжемусульманина к белому дому, с размаху ударили его лицом о стену и оставили лежать на земле. Унтер выстрелил и вместе с переводчиком вернулся к нам. Оба продолжали улыбаться.

– Вот так, – сказал русский предатель, – бывает с теми, кто пытается обманывать германские военные власти и оскорбляет чувства правоверных мусульман. Есть еще муслимы? То-то, орлы буденовские…

«Nummer zwei» и «Nummer drei» обманывать германские власти не стали. Номер четвертый оказался дагестанцем, выдержал экзамен и возвращен был в строй. «Nummer fünf» не запирался, лишь крикнул: «Прощайте, товарищи!» – и обреченно махнул рукой. Потом были выявлены, не знаю уж как, командир, политрук и двое матросов. Их вместе с евреями заперли в сарае, а прочим приказали топать дальше.

– Только бы не на мины, – прошептал оказавшийся рядом с нами дагестанец, когда мы вышли за ворота. – Наших ребят вчера по минному полю гоняли. Сто ушло, вернулось четверо.

– Тогда бы евреев с комиссарами искать не стали, какая, нах, разница – на минах или тут? – здраво рассудил Мухин. – В лагерь гонят, не иначе. Тут главное – дойти.

* * *

На мины нас, по счастью, не погнали. Вели по шоссе между лесистых холмов, раз за разом отгоняя к обочине, чтобы пропустить катившие на Севастополь грузовики. Один раз даже выдали немного сухарей, наших, трофейных, советских. Покуда мы, усевшись на землю, их грызли, с нами заговорили двое незнакомых красноармейцев. Оба были с Кубани. Их подразделение переправили на плацдарм всего лишь неделю назад. Через два дня от роты почти никого не осталось, а вчера их, как и нас, сцапали в развалинах фашисты.

– Був я вже на фронти, – медленно и убито говорил один, Мыкола, постарше и посолиднее, – алэ такого николы не бачыв. Голову пидняты не моглы… Командыра вбыло, комыссара вбыло, Васыля, сусида мойого, вбыло… Нэ знаю, чому я живый…

Другой, молодой и нервный, из того же самого села, что и Мыкола, молотил языком так быстро, что трудно было ухватить хоть слово. Ясно было одно – досталось ему крепко, и этот ужас пребудет с ним навечно. В отличие от него мы привыкали к войне постепенно. И кой-чему успели научиться, ощутили себя солдатами.

– Слушай, – сказал ему Мухин, – ты как-нибудь не так скоро, а то ведь я по-украински не очень разумию.

Молодой неожиданно обиделся. С трудом заставив себя говорить помедленнее, объяснил бытовику, что это вовсе не украинский, просто так говорят на Кубани, а с украинцами он, Сэмэн Луценко, не имеет ничего общего, потому что Кубань не Украина никакая, а Россия. Я усмехнулся. Самое подходящее было место и время для разъяснений. Впрочем, и мой последний разговор со Старовольским состоялся не при самых подходящих обстоятельствах. Да и Шевченко любил поболтать на похожую тему – и тоже, прямо скажем, не в институтской аудитории.