Подвиг «Тумана»

…Милые, беззаботные детские годы! Неповторимое время мальчишества! Кажется, оно ушло от нас навсегда. Но так ли это? Вот даже сейчас, когда нам далеко за сорок и на плечах у нас погоны старших морских офицеров, когда серебристым инеем посыпаны волосы, а дети наши окончили десятилетку, мы не забываем свои далекие мальчишеские мечты. Откуда и как прилетела в наше детство первая чайка, на каком ветру мы впервые услышали трепетание корабельных флагов, какие волны пересыхающих летом речек подняли нас однажды на пенящийся гребень? Мечта, родившись, жила и вела за собой, поднимала нашу юность на могучих крыльях… Нет! Мы никогда тебя не забудем, наше детство! Ведь из твоей радостной бухты мечтаний мы выходили в свое первое плавание. Ты нам всегда дорого, золотое время мальчишества!

Нелегким был для Петра Стрельника путь к морю. Окончив начальную школу в родном селе, юноша приехал в Киев и поступил в заводское училище. С большим желанием изучал он свою будущую специальность слесаря. Потом началась самостоятельная работа в цехе. Он надел рабочую форму — темно-синюю сатиновую спецовку. В ее левом нагрудном кармане лежала жесткая маленькая книжечка — заводской пропуск. Радостный и гордый спешил Петр по утрам на работу. Трудовой коллектив, как родного сына, принял его в свою семью. Хорошие, честные и внимательные люди окружили паренька заботой и любовью. «Как хорошо мне здесь», — не раз говорил сам себе Петр. Но его по-прежнему манило море. Вечерами, отдыхая в парке над Днепром, юноша снова, как в детстве, часами любовался уходящими к морю теплоходами. Мечта не давала покоя, неотступно звала за собой. Работая, молодой слесарь одновременно учился на вечернем рабфаке. Он знал: для поступления в военно-морское училище нужны большие знания.

Через три года Петр надел морскую форму. Юноша добился своего. Окончив военно-морское политическое училище, Петр Никитич Стрельник стал морским офицером, политработником.

…В разгар матросского веселья в кубрик вбежал запыхавшийся Михаил Климов:

— Новая стенгазета, братва! Прошу любить и жаловать!

Моряки окружили редактора, помогли ему прикрепить газету к переборке:

— Вот это дали прикурить!

— Оверкиль!!!

И раскатистый матросский смех разлился по кубрику:

— Хорош огонек!

Немало было высказано едких слов при чтении короткой заметки, в которой рассказывалось о сигнальщике Илье Тимофееве, о том, что он плохо заботится о своем заведовании. «В последнем походе у нерадивого сигнальщика запутался фал, и это задержало подъем важного сигнала. Командир объявил Тимофееву строгий выговор», — писала газета. Заметка кончалась немудрящими сатирическими стихами:

Эй, Илья, прими сигнал:
Содержи на «товсь» свой фал!

— Эй, Илья, прими сигнал! — кричит Сергей Хлюстов. Но Тимофеев уже удрал из кубрика.

— Пошел опровержение писать, — смеется кто-то из моряков.

— Да, не попадайся на зуб нашей газете.

— Холодной водицей окатит и пропесочит как следует.

— Бить надо разгильдяев! — твердо говорит Иван Быльченко.

— Верно, это Климов сочиняет, — с уважением подтверждает Георгий Бессонов.

— Мой командир — поэт? Вот это да! — удивляется радист Костя Блинов.

— Поди, целую тетрадь исписал, — улыбается Караваев. — Читать мне давал. Хорошие стихи. О море, о службе нашей.

Снова задорно и звонко заиграла гармоника, зазывая моряков в круг.

— Сыграй, Саша, что-нибудь задушевное, — просит Бессонов.

Пелевин растянул мехи и быстрой музыкальной скороговоркой пробежался по клавишам:

— Заказывайте!.. Что сыграть?

В кубрик вошел комиссар. Гармошка на минуту смолкла.

— Веселитесь, товарищи! Веселитесь!

Кто-то крикнул:

— «Ревела буря»… давай!

И в наступившей тишине зазвучала любимая мелодия. Первым начал песню комиссар. Голос у него был мягкий, сердечный. В оперный театр, может быть, с таким голосом и не взяли бы, но для друзей он был лучше самых знаменитых баритонов. Пел Стрельник негромко, отчетливо выделяя каждое слово. Когда песня требовала особой взволнованности, он понижал голос и пел совсем тихо.

С рассветом глас раздастся мой,
На славу и на смерть зовущий…

— задушевно выводил комиссар.

Он стоял, окруженный матросами, чуть-чуть запрокинув голову, положив руку на плечо гармониста. Казалось, в эту минуту в нем поет все — и сердце, и душа, и сияющее от счастья лицо.

Благодарю моряков за огонек!

По корабельной трансляции передали:

— Отбоя ко сну не будет. Сразу после ужина становимся под погрузку угля. К утру быть готовыми к выходу в море. Срочное боевое задание.

Эта весть с быстротой молнии разнеслась по кораблю. На боевых постах оживление. Матросы осматривают механизмы, проверяют оружие.

В каюте командира собрались офицеры корабля.

— Я поговорю с коммунистами и комсомольцами, — сказал комиссар. — Специально собирать не буду, с каждым в отдельности потолкую.

Шестаков согласно кивнул и обратился к офицерам: