Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– Я припоминаю, что в то самое время, как меня потребовали, мы с маркизом разговаривали об этом самом яванском яде, который причиняет сумасшествие. Я помню даже, что маркиз, сделав мне множество вопросов о действии этого яда и о времени, какое для этого потребно, изъявил, наконец, желание посмотреть порошок.

– И вы ему показали?

– Пальцем, в ящике.

– Но ведь это какой-то ужасный сон, нелепый и невозможный, милостивый государь! – пробормотала графиня вне себя.

– Ничего нет невозможного, графиня, – ответил доктор серьезным тоном, – и, если верить моим подозрениям…

– Ну, что же? Договаривайте, сударь!

– Если порошок украден, так только маркизом. Если графа отравили, так отравил его маркиз!

Доктор произнес эти слова таким убежденным тоном, что Баккара содрогнулась.

– Впрочем, графиня, – добавил он, – если супруг ваш действительно сошел с ума от той причины, на которую мы думаем…

– О, – перебила его Баккара с живостью. – Скажите мне, что вы вылечите его!

– Вылечу, графиня, клянусь вам, – ответил доктор торжественно.

Баккара радостно вскрикнула и сложила руки, чтобы поблагодарить Бога.

– Графиня, – прибавил доктор, – поезжайте домой и веруйте, во-первых, в Провидение, а затем – в искусство, которым оно наделило меня, чтобы врачевать моих ближних. Я буду иметь честь явиться к вам завтра в полдень, увижу графа, осмотрю его, и, если он в самом деле окажется отравленным, Бог поможет нам отыскать виновника!

– Прощайте, доктор, до завтра, – пробормотала расстроенная графиня и, сев с сестрой в карету, сказала: – Нет! Это невозможно! Я знаю виконта д'Асмолля, это – отличное сердце, рыцарская душа, и все те, кто соединен с ним узами родства, должны быть таковыми же. Шамери не могут быть отравителями!

– О, – проговорила в свою очередь Сериза. – Все это так ужасно, что напоминает мне адскую гениальность сэра Вильямса!

При этом имени графиня содрогнулась. Но вскоре на губах ее показалась улыбка.

– Ты с ума сошла! – сказала графиня. – Сэр Вильямс умер, и поэтому он не может вредить нам.

– Бульвар Бомарше! – крикнула она лакею, захлопнувшему дверцы кареты.

Баккара отвезла сестру, затем воротилась к себе домой.

– Граф еще не ложился? – спросила она, выходя из кареты и увидав свет в окнах гостиной.

– Его сиятельство легли уже два часа назад, – отвечал слуга.

– Стало быть, это доктор.

– Никак нет, это какие-то господин и дама, настоятельно требовавшие сегодня же видеться с вашим сиятельством.

– Как их фамилия? – спросила изумленная Баккара.

– Не знаю-с. Но, кажется, я уже видел этого господина здесь.

– А дама?

– Лицо ее закрыто густой вуалью. Но она высокого роста и, кажется, молодая.

Баккара не дослушала. Она поспешно взошла на крыльцо и затем в гостиную, где ждали ее Роллан де Клэ и Ребекка.

При шуме отворявшейся двери Ребекка, вуаль которой была уже откинута назад, встала, и обе молодые женщины очутились лицом к лицу. Графиня вскрикнула и отшатнулась, как окаменелая, до такой степени поразило ее сходство этой женщины с нею. Но в эту самую минуту

Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.

– Встаньте, милостивый государь! – сказала она ему. – Встаньте, теперь я все понимаю.

Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.

– Кто вы такая? – спросила она. – Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?

Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.

– Вам угодно знать, кто я? – проговорила она.

– Да, угодно, – ответила надменно графиня.

– Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.

– Сестра моя! – воскликнула Баккара.

В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.

– Сестра моя! – повторила Баккара в порыве сострадания. – О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.

– То была мать моя! – сказала Ребекка дрожащим голосом. – А ребенок – я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»

В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.

Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:

– Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.

Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:

– Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.