Подводная лодка (The Boat)

У Флемминга никогда не было надежды. У него появился безумный взгляд загнанной в угол крысы. И именно тогда подонки действительно начали его обрабатывать — когда они чуяли то, что кто-то ломается. Три раза вокруг барачной площади, с двойной выкладкой. Один раз вокруг барачной площади — ползком. Пропрыгать сто метров в полной маршевой выкладке. Двадцать отжиманий, и еще столько же. Три раза вокруг штурмового полигона.

А затем специальное обхождение для всех: выбросить шлюпку на илистую отмель с полного хода под парусом, затем обратно вывести шлюпку на чистую воду, но только при помощи весел — бесконечно ритмично бить веслами по воде, пока ил под килем не будет вымыт.

Бедный Флемминг не смог выдержать этого. Однажды вечером он ушел в самоволку.

Его изуродованное тело нашли в гавани. Оно плавало среди старых кранцев, бутылок, плавника и мазутных комков.

Это было убийство, чистое и простое. Флемминга систематически затравили до смерти. Он утопился в отчаянии, хотя он мог плавать. Его тело выглядело ужасно после встречи с судовым гребным винтом. Меня отправили присутствовать при расследовании в Гамбурге. Вот и наступил момент, подумал я — когда вся эта проклятая лавочка накроется. Но что произошло? Верноподданная семья Флемминга, знаменитый клан гамбургских судовладельцев, нашла упоминание о самоубийстве неуместной. Официальный вердикт: случайная смерть на службе стране. За Фюрера и Отечество, непоколебимая приверженность долгу… Разбитые горем родители Флеминга не смогли отказаться от военных похорон, так что мы покорно салютовали над его могилой. Товсь, пли! Трижды. Ухмылки не дозволены.

А до этого? Как было до этого? Я криво ухмыльнулся, вспомнив, как я сам бродил по темным пустынным улицам, испивая свою чашу свободы до последней капли, приходя в отчаяние при мысли о возвращении из увольнения.

Позже, во Франции, я силой выдернул пистолет из руки Обермайера на пляже перед конфискованной нами Вилой. Антон Обермайер, радиокомментатор, собирался покончить жизнь самоубийством по причинам расовой чистоты. Весь этот ажиотаж был из-за его любовной связи с парижской девушкой, которая оказалась наполовину еврейкой. Глупый кобель пришел в ярость. «Только подумать, что я, национал-социалист… Мой пистолет — дайте мне мой пистолет!» Я был чертовски близок к тому, чтобы оказать ему эту услугу.

Я закрыл глаза, и тотчас мои мысли возобновили свое кружение. В моем сознании вспыхивали слова, как подсвеченная телеграфная лента. Я видел ускоряющиеся картины, ленты мишуры, огромные стеклянные шары из бронзы, прожилки молний. Мое внутреннее воображение взорвалось в море огней. Нефть горела ярким пламенем на воде. Конические и похожие на грибы, опаленные нефтью водяные эльфы выскакивали над поверхностью и протягивали свои руки. Желатиновые лица стремились ко мне в мерцающем зеленовато-желтом свете. Красные точки, аварийные огни…

Снова моя глотка сжалась в ужасном приступе тошноты. Весь мой рот распух и был горький, как желчь. Дыхательная трубка стала просто невыносимой — мои губы отвергали ее почти сами по себе. Слюна стекала на мою рубашку длинными нитями. Я зачарованно уставился на них. Мне тоже надо было выпить сока.

Мои наручные часы лежали на столе! Откуда они взялись? Кто положил их сюда? Я погладил их, как нежданный подарок. Паучья лапка секундной стрелки все еще стремительно бежала по кругу. Отличная работа. Был девятый час вечера.

Около двадцати двух часов на дне. Командир хотел попытаться всплыть с наступлением ночи. 20:00… Наверху сейчас уже должна быть настоящая темнота — в это время года. Почему он спрашивал про заход луны? Я ведь не ошибался? Старик ведь спросил Крихбаума во второй раз, всего пару часов назад. Но луна была молодой, так что захода луны быть не могло. И что же? Все то же затруднительное положение: я не мог спросить — ни одного, ни другого.

Это означало еще одну целую ночь. Еще одну ночь? Спецификация наверняка неверная — кислорода на столько не хватит. В любом случае, что там насчет регенеративных патронов?

Подгоняемый беспокойством, я оцепенело проковылял в кают-компанию. Мое место на койке Стармеха не было занято. Второй помощник исчез. У меня было ощущение, будто день длится уже сотню часов.

Я не знаю, сколько времени дремал в своем уголке, когда проснулся и увидел Командира, идущего по проходу. Он удерживался двумя руками, как будто лодка шла в бушующем море. Он безвольно осел на койку Стармеха рядом со мной. Казалось, он вовсе не замечает меня. Его лицо было серым, осунувшимся и пустым. Затем я услышал его шепот: «Как мне жаль, что все так вышло…»

Одним коротким предложением Командир убил во мне последние проблески надежды. Когти страха вцепились мне в сердце. Он наверняка имел в виду, что нам конец, крышка. Еще несколько часов актерской игры с суровым выражением лица, затем занавес. Аварийная осушительная команда, текущий ремонт, пот и тяжкий труд — все это шарада, все. Я знал эт все время: мы были обречены лежать здесь до Страшного Суда.