ПОДВОДНАЯ ОДИССЕЯ «Северянка» штурмует океан

К этому времени в Японское море пришел фрегат «Алана» — родная сестра «Паллады». «Палладу» разоружили, т. е. сняли пушки, боеприпасы и передали их на «Диану», туда же перешла и основная часть экипажа. Выли разобраны мачты и верхние строения корабля. А «Паллада», вернее ветхий ее остов, отправилась зимовать в Императорскую бухту, которая стала последним пристанищем корабля. Оставшиеся на фрегате моряки разбили на берегу маленькой бухточки палаточный лагерь, который потом был переоборудован в береговой пост. По сей день эта бухточка называется Постовая.

Две зимы морозы сковывали воду в бухточке, корпус корабля дал течь. И вот в 1856 году последовал приказ затопить фрегат, чтобы не дать неприятелю случая похвастаться захватом русского судна. Прибывший из Владивостока представитель командующего Тихоокеанской эскадрой мичман Разградский взорвал корму судна, и оно покорно легло на грунт.

Что осталось от «Паллады»? Как она покоится в своей морской колыбели? Эти вопросы беспокоили меня с того момента, как я подружился с аквалангом.

Конкретная идея о подводном походе на «Палладу»родилась у меня летом 1962 года в Ленинграде. Во время прогулок по залам Военно–морского музея мой однокашник по военно–морской спецшколе Владимир Тихонович Федотов, зная о моем увлечении подводными исследованиями, посоветовал обратить внимание на «Палладу». Хорошо изучивший наше дальневосточное побережье, Федотов подсказал, откуда лучше всего начинать поиск. Затем началось штудирование Гончарова, изучение заметок и материалов. Я выяснил, что на «Палладе» уже побывали водолазы — в 1888, 1914 и 1936 годах. А в 1940 году было даже принято решение поднять «Палладу» со дна как музейную ценность. И снова война вмешалась в судьбу легендарного корабля. Так и остался он лежать на дне залива, но теперь уже не Императорского, а залива Советская Гавань.

Мысленно я представлял себе облик фрегата. Во всей подготовке это было, пожалуй, самым легким делом, стоило только открыть томик Гончарова: «Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь, еще при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света через толстое в ладонь стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора; люки, куда люди как будто проваливаются; пригвожденные к стенам комоды и диваны; привязанные к полу столы и стулья; тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных; койки вместо постелей; отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане…