Подводная уральская

— Вдруг откажет двигатель? Может быть, вернуться? Доложить: так и так, техника, мол, подвела.

Голубев холодно глядит на старшину.

— Вы это серьезно?

— Серьезно, товарищ старший лейтенант.

— Нет оснований для такой тревоги. Пока не выпустим по врагу торпеды, не вернемся.

Панченко и Малых переглядываются и тоже с удивлением смотрят на Лузовкова. С чего это он заныл? Сергея хорошо еще не знают: он прибыл в экипаж недавно. Все больше молчит, о себе лишь сказал, что женат, имеет детей. Никто не спрашивал новичка о семейном положении — не в отделе же кадров происходил разговор, а в экипаже, где жили. Заметили только одно: в поход Лузовков пошел без особого энтузиазма. Когда заправлялись горючим, смазочным маслом, принимали на борт боезапас, он вздыхал. Бывает. Чтобы отогнать от него мрачные думы, Панченко провел беседу по поводу побед подводников-североморцев, вспомнил стихи, напечатанные по этому поводу во флотской газете:

Борьба жестока. Что ни сутки —
Корабль со свастикой на дне.
Недаром плавают «малютки»,
И «щуки» рыщут в глубине.

И несмотря на все это, — тяжелые вздохи… К чему это?

В первом отсеке значительно тише, чем в дизельном. Здесь можно, как утверждает старшина группы торпедистов Сергей Руссков, свободно заниматься физзарядкой. Правда, еще никто не видел, чтобы он сам занимался укреплением здоровья во время испытаний и перехода в Полярное. Да и в боевом походе старшине не до физических упражнений, некогда. Едва пройдет подготовка к стрельбам, как в тот же миг поступит команда на залп. Руссков на всякий случай еще раз проверяет показания приборов. Потом обращается к коренастому, маленького роста торпедисту Сафонову:

— Ну как, Митя, не укачало?

— Как видишь…

В первом отсеке качка сильнее, чем на корме, не говоря уже о других отсеках. Нос корабля то и дело проваливается куда-то в бездну, потом, приняв удар волны, медленно поднимается, на какое-то время замирает и снова со стоном ухает вниз.

— Пора готовить обед… — говорит Сергей.

Сафонов к тому же и кок. Правда, вначале ему не нравилось это обидное совместительство. Но приказ не обсуждают.

— Есть! — ответил он.

Руссков, когда узнал о попутных обязанностях Дмитрия — обратился к командиру за разъяснением.

— Как же так? Самая что ни на есть боевая команда на лодке, а поручают сугубо мирное занятие — варку щей. Не подорвет ли это авторитет торпедистов?

Хрулев посоветовал коротко:

— Надо вкуснее кормить экипаж. И, само собой разумеется, точно выпускать торпеды, тогда и авторитет не покачнется. Одно другому не мешает. Вы согласны с этим?

Руссков слегка пожал плечами. Но, увидев, как посуровел взгляд командира, кивнул головой.

— То-то же, — сказал Хрулев. — И чтоб без философии, совершенно неуместной в данном случае.

— Есть без философии! — ответил главстаршина, бодро отдав честь и щелкнув каблуками флотских ботинок.

Философией, тем более неуместной, Сергей больше не занимался, однако же на досуге искал причину непонятного, по его мнению, решения. Пришел к такому заключению, что несправедливого в этом, собственно, ничего и нет.

«Конечно же, торпедист — главная фигура в экипаже, — думал Руссков, — и командир, заставляя готовить обеды, отнюдь не ставит это под сомнение. Просто мы заняты меньше, чем другие. Да, от нас во многом зависит успех. Но ведь, чтобы произвести залп, требуется всего мгновение, да на подготовку несколько секунд. Все! Между тем рулевые заняты куда больше — ведут лодку и над водой и под водой. У трюмных тоже дел хватает, у мотористов, электриков тем более».

И Руссков после долгих и ревнивых раздумий согласился, что и на месте командира назначил бы коком торпедиста.

— Не серчай, по очереди будем варить, — сказал главстаршина Сафонову.

До призыва на флот Руссков жил в селе. Любил рыбачить, поохотиться. Вечером булькает на костре уха, жарятся на углях жирные караси — и ничего ему больше не надо. Похлебает густо заправленной лавровым листом и перцем ухи, съест запеченную в горячей золе мягкую, покрытую розовой корочкой картошку, ляжет на спину. В бледном небе слабо мерцают далекие звезды. Где-то ухнет филин и захлопает крыльями. С пугливым писком прошуршит в траве проворная мышь. У берега озера шлепнет хвостом по воде сонная щука.

Но началась война, и все это ушло в прошлое: и дом, в котором он родился и вырос, и крик ночной птицы, и пряный запах молодого сена.