Подводники

В машине мчались трое, вобрав головы в плечи и ругаясь сквозь зубы. Они проклинали ясную погоду, этот полуразрушенный город с острыми черепичными крышами, его бесчисленные узорчатые железные ограды, его улицы. Улицы! Узкие, кривые, выложенные мелкой, аккуратной, как мозаика, каменной брусчаткой. На ней не дашь полный газ — врежешься на повороте в поваленный железный столб.

«Вот попали! Вот угораздило. Не проскочить».

Даже сквозь рёв автомобильного мотора и свист ветра в ушах был слышен вибрирующий гул бомбардировщиков.

«Гады, свой же город размолотят до конца!»

Регулировщица на перекрёстке, зажав под мышкой флажок, встревоженно смотрела в небо и срывающимися пальцами пыталась застегнуть на груди шинель.

Машина, обдав регулировщицу грязью, круто развернулась и некоторое время ехала на одних правых колесах.

— Гони! Гони! — кричал старшина Разлётов.

На заднем сиденье старшину подбрасывало так, что над бортом «виллиса» показывались голенища его сапог. Старший лейтенант Каравашкин держал левой рукой шофёра за затылок, не давая ему озираться и глядеть в небо, а сам пристально следил за бомбардировщиками. Их стая уже охватила полнеба.

Сколько же их! Действительно, сотрут город в порошок. Зачем? Ведь наши войска ушли дальше. В городе нет важных объектов. Неужели будут бомбить своё население? Правда, из-за нехватки металла гитлеровцы много бомб делают с железобетонными корпусами, эти бомбы взрываются плохо, а то и вовсе не взрываются... А может, это американцы? Разведка не сработала? Начнут швырять десятитонные бомбы, а взрыв каждой разносит вдребезги, целый квартал.

Шофёр, сжав зубы, подавшись вперёд, касался подбородком баранки и думал об этом чёртовом старшем лейтенанте Каравашкине. Носит его по немецким городам. И обязательно находит какие-то институты, лаборатории, копается в шкафах, листает бумаги, записывает и ничего не берёт. Что ему надо? А сегодня ему вздумалось ехать сюда — проверять, как легли снаряды нашей дальнобойной артиллерии, накрывшей тяжёлую батарею, окопавшуюся на городском кладбище. А зачем проверять? Ясно, что батарею подавили, если после огневого налёта она замолчала навсегда. Нет. Поехал — доказал начальнику штаба, что надо. Вот и попали. До этого кладбища своих лохмотьев не довезти.

— Наши! Наши! — закричал Разлётов.

Сквозь гул автомобильного мотора прорвался вой истребителей и трескотня авиационных пушек.

— Свернули! — крикнул Разлётов. — От бомб освобождаются.

Судорожно затряслась земля, с крыш домов посыпалась черепица. Каравашкин снял руку с затылка шофёра. Машина пошла тише. Старший лейтенант раскрыл планшетку и начал разглядывать карту города. В это время донёсся истошный вопль:

— Герр обер-лейтенант! Шнелль! Шнелль!

Машина остановилась. По тротуару, усыпанному битым стеклом и черепицей, спотыкаясь, бежал человек в разорванном лабораторном халате, его седые волосы растрепались, лицо было красным, глаза навыкате. Он стал вытаскивать Каравашкина из машины, бессвязно крича:

— Герр обер-лейтенант!.. Русиш зольдатен... Радиум! Радиум! Шнелль! Шнелль!

Визжало и трещало в небе, грохотало на окраинах; под ногами хрустело стекло. Каравашкин и Разлётов вслед за стариком спустились в подвал, прошли по длинному коридору, заваленному ящиками и тюками. Открыли стальную дверь.

В комнату проникал свет через два зарешеченных оконца под потолком. Кафельный пол, кафельные стены, покрашенный белой эмалью потолок; у стены плоские стеклянные шкафы, щиты с приборами, небольшая пирамида кирпичей тёмного цвета и снова заколоченные ящики. В углу возле квадратного колодца — чёрный сундук. В крышку его было ввёрнуто кольцо, от него к потолку шёл стальной трос. Перекинутый через блок, он спускался вниз к электрической лебёдке.

Старшина Разлётов с автоматом наготове встал в дверях, чтобы видеть комнату и коридор. Каравашкин подошёл к сундуку, потрогал, скребнул ногтем. Свинец. В одном месте металл блестел, словно обрызганный ртутью, — видимо, только что тут ковыряли чем-то острым. Звуки боя проникали в подвал вздрагивающим неровным гулом, словно за стеною вразнобой работали тяжёлые машины. Каравашкин смотрел на шкафы. На полках кое-где ещё стояли приборы. Он узнавал их постепенно, с трудом, как человек, только что пришедший в сознание. «А «гейгер» в точности такой же. Ну, конечно: все пользовались такими приборами. Камера Вильсона...» Каравашкиным завладели воспоминания. Профильтрованные временем, они были чистыми, как память детства.

Разлётов, цокая подковами сапог, подошёл к старику и, почему-то коверкая русские слова, мешая их с немецкими, стал расспрашивать, что «русиш зольдатен» делали и куда они сейчас делись. Каравашкин встряхнул головой, поправил портупею и посмотрел на старика. Разлётов прошёл в угол, к пирамиде кирпичей, взял один и выругался:

— Чёрт знает! С ума сошли, что ли? Бомбы чуть ли не из глины лепят, орудийные гильзы из кровельного железа делают, а кирпичи — из свинца!