Подводные камни

Мне часто так говорят. Тебе прислать отдельный договор, или дождешься, когда я посчитаю остальное?

Давай вместе. Но не жди, что я соглашусь на все и сразу. Буду выбирать. Еще я решил, что ты не такая уж и сексапильная.

Покажу расчеты на игре у Гейба. В любом случае, если там увидимся, я куплю тебе хот-дог. И моя сексапильность вне всяких сомнений.

P. S. А ты можешь открыть мне фирму?

Могу. Обойдется в миллион долларов. И один хот-дог.

Супер. Договорились. Я позвоню тебе в офис, запишусь на консультацию.

Остаток недели у Зейна выдался на удивление насыщенным. Он нанял стажерку – весьма сообразительную студентку с юридического. Ее воспитывали бабушка с дедушкой: мать умерла, отец неизвестен. Опекуны недавно вышли на пенсию, и Гретхен искала подработку на лето. Работа у Зейна подвернулась как нельзя кстати, девушка успешно справилась со всеми заданиями, и они с Зейном сумели найти общий язык.

А значит, в конторе пришлось поставить еще один стол и все, что к нему прилагается.

Зейн составил соглашение о раздельном проживании для одной несчастной женщины, уговорил своего бывшего учителя истории не подавать в суд на собственного брата из-за банальной, в общем-то, ссоры и взял клиентку, которая нуждалась в помощи по процедуре вступления в наследство за матерью, поскольку ее предыдущий адвокат умер.

Не сказать, что работы было много, но для человека, который открыл частную практику в небольшом городке, дела шли неплохо.

Он вернулся с вызова уставший, измотанный и промокший после утренней грозы. Тяжело упал на стул в приемной.

Морин склонила голову набок.

– У тебя такой вид, будто ты только что провел два часа наедине с Милдрет Фисл. Глаза стеклянные, волосы дыбом, мозги кипят и челюсть до пояса. Кофе будешь?

– Виски в него плеснешь?

– Нет. У тебя клиент через полчаса. Поэтому никакой выпивки.

– Она… Знаешь, она казалась мне жуткой старухой, даже когда я был ребенком. Теперь и вовсе как мумия. Мне пришлось два часа сидеть у нее в гостиной на крохотном стульчике, уткнувшись коленями в уши, и пить мерзкий чай по вкусу будто из тряпки.

Морин выразительно скорчила сочувственную гримасу.

– Бедненький.

– Еще там пахло увядшими цветами и кошками. У нее пять кошек – это только те, которых я видел. Может, другие тоже есть. Одна сидела на подоконнике – все время на меня пялилась. Не моргала, и я решил, что это, наверное, чучело. Но потом оно пошевелилось.

Зейна передернуло.

– А ведь мне придется идти туда еще раз, Морин. Опять!

Упиваясь его впечатлениями, Морин наклонилась ближе.

– Она снова решила переписать завещание, да?

– Притащила целый ворох прежних. Штук сто, наверное, не меньше, и кучу дополнений к ним. А еще с десяток открыток. С кошками!

Морин встала.

– Налью тебе, милый, кока-колу. Пока посиди, отдышись.

Она принесла холодную бутылку, захватив себе стакан воды со льдом и ломтиком лимона.

– Я общаюсь с одной из ее внучек, ходила вместе в школу. Мисс Милдред – ее так называют даже внуки – переписывает завещание чаще, чем люди меняют простыни. Еще она показывает очередному претенденту на наследство многочисленные тайники по всему дому, где спрятаны наличные, драгоценности, банковские книжки, страховые полисы и все такое. Потом этот человек впадает в немилость, мисс Милдред перепрятывает сокровища и вызывает адвоката. И так – без конца.

– У старухи шестеро детей, – вставил Зейн, – двадцать девять внуков, шестьдесят семь правнуков и девятнадцать праправнуков. Еще трое – на подходе. – Он сделал большой глоток из бутылки. – И у нее, вашу мать, конкретные пожелания для каждого из них – за исключением тех, кто, по ее мнению, ничего не заслуживает, и тех, кому она намерена оставить хотя бы доллар. Звучит обычно так: «Все деньги достанутся Сью, этот столик – Хэнку, а Вэндаллу – один доллар, потому что он не удосужился приехать из Сиэтла, чтобы проведать меня на Рождество». И длится это два часа подряд.

– Вот-вот.

– Смейся-смейся. Я тебе припомню, когда весь день будешь из вороха моих заметок лепить нормальный документ.

– Вызов принят, – сказала Морин. Зейн вытащил из портфеля блокнот и папку. – В следующий раз будет проще. Месяца через три. Кстати, сколько ей? Девяносто восемь? Она не может жить вечно.

– Ей девяносто девять, и, если честно, я ни в чем уже не уверен.

Зейн встал, повесил портфель на плечо, как вдруг телефон пиликнул: пришло сообщение. Он вытащил его по дороге в кабинет.

Писала Дарби.