Подводные камни

— У Велицких, значит, вчера веселились, да? — Павел Ильич поморщился, хотя Андрей в темноте и со сна этого разглядеть не мог. — Не надоело? Может, пока за ум взяться?

— Отец, у нас с Василием был важный разговор, мы обсуждаем это… — Андрей замялся. — Планы строим, услышанное на занятиях обсуждаем. Мы много занимаемся.

Это прозвучало настолько нелепо, неправдоподобно, напыщенно, что Андрей сам бы не поверил самому себе, если бы услышал себя со стороны. Павел Ильич нахмурился, отвернулся к окну и спокойно сказал:

— Я повторяю свой вопрос. У Велицких вчера веселился? Когда и как вернулся? Говори, как есть говори.

— А я и сказал вам, как есть, отец. Что мне еще вам сказать?

— Сказать, кто и как привез тебя, пьяного дурака! — Павел Ильич подскочил к сидевшему на кровати Андрею и схватил его за шею. — Говори, с кем и как! По-хорошему говори!

— А что, собственно, случилось, отец? — Андрей невозмутимо сдвинул руку отца с шеи. — Признаться, мне вдруг вчера стало у Велицких так дурно, что я попросил взять мне извозчика и велеть ему довезти меня до дому как можно быстрее. Когда извозчик, наконец, соизволил появиться, мне было уже плохо до такой степени, что я ничего уже не соображал, только просил быстрее привезти меня. А извозчик не спешил, дармоед, пользовался тем, что я не в состоянии на него прикрикнуть, его кляча едва плелась. Доехали, вероятно, уже среди ночи. Ничего, признаюсь, припомнить уже не могу. Вот, какую-то минуту назад вы разбудили.

Павел Ильич щелкнул пальцами: так он делал всегда, когда очень злился и не мог это скрыть. Злиться открыто и, тем более, устраивать скандалы он считал ниже своего достоинства. Звук щелкающих пальцев отца пугал Андрея не хуже розги, со свистом разрезающей воздух. Он ассоциировался с теми редкими моментами, когда отец, пребывая не в духе, вдруг заявлял, что на неделю оставляет Андрея без денег, в которых он так остро и постоянно нуждался.

— Отец, я не понимаю, к чему этот наш разговор? — с едва заметной ухмылкой заметил Андрей. — Я студент, я учусь, я стараюсь делать все, как вы говорите, а маленькие слабости мои, неужели они непростительны?

— Непростительны не твои слабости, а то, к чему они приводят! — хмуро бросил Павел Ильич, не переставая осматриваться в комнате.

— Что произошло? Скажите мне, наконец!

— Сказать ему, видите ли! — Павел Ильич снова подскочил к Андрею, но удержался от того, чтобы дать ему оплеуху или схватить за шею и как следует потрясти. — Рассказать, видите ли, ему, как он мертвецки пьяный приехал на извозчике, а извозчик этим воспользовался и чуть не обесчестил твою сестру. Понимаешь ты это? Понимаешь, что в этом есть и твоя вина, Андрей? Если бы не твоя развязность, если бы не вино, то ничего бы не было! Как это я недосмотрел за тобой?

— Недосмотрели? Отец, я был в обществе, в котором принято немного выпить вина. Если бы я отказался, на меня посмотрели бы как смотрят на детей, которые капризничают. А от вина мне дурно, вы же прекрасно это знаете!

— Вот заладил, дурно ему, видите ли! — Павел Ильич потер переносицу и уже стоя в дверях, добавил: — Ты думаешь, что Тане легче от того, что тебе дурно? Всем нам легче от того, что тебе дурно? Тебе должно быть дурно от того, какой ты ничтожный, от твоей лени и избалованности, будто ты этого сам не чувствуешь! Мой сын! И это мой сын!

Дверь хлопнула, Павел Ильич вышел. Андрей усмехнулся:

— От вас всех мне дурно! Не дано вам понять всего, к чему я стремлюсь. Господи, как тяжело, а вы все суетитесь, без конца суетитесь, аж голова кругом идет от вашего мельтешения!

Андрей кое-как оделся, проскользнул на лестницу, спустился вниз, а оттуда сразу на кухню. Его никто не заметил, все, по-видимому, были в гостиной. На кухне было промозгло, печь не топилась.

— Проша! — тихо позвал Андрей.

Никто не отозвался — это было удивительно, потому что Прасковья всегда ждала, когда Андрей проснется, чтобы принести ему воды для умывания, помочь одеться или напоить молоком со свежим белым хлебом. Он прислушался к разговорам в гостиной, доносившимся через коридор. Голоса Прасковьи он не расслышал, зато доносились причитания Александра Матвеевича. Андрей знал его с детства. Александр Матвеевич лечил Андрея и Татьяну, когда они болели: Павел Ильич считал, что он, как отец, не может этого делать, это противоречило его убеждениям о том, что чувства не могут совладать с разумом и знаниями, которые и требовалось применить в таких ситуациях. По правде говоря, Александра Матвеевича Андрей терпеть не мог, хотя и старался не показывать виду, чтобы, не дай бог, не потерять расположение отца.

«Ну вот, и этот старикан здесь, сплошное занудство», — подумал Андрей, кое-как умылся и показался в передней. В гостиной на диване, укрытая двумя одеялами, лежала Татьяна, рядом сидел Александр Матвеевич, растрепанный, одетый по-домашнему, и щупал у Татьяны пульс, за его спиной стоял отец. Вся эта их растрепанность, жалкий вид сестры, одеяла контрастировали со скромным, но все-таки убранством гостиной, с огромным персидским ковром, пианино, зеркалом и золочеными канделябрами.