Подземная война

Бабич стоял, прислонившись к фонарному столбу на другой стороне дороги, и видел через остекление, как Мещерский ест пельмени. Он с отвращением проглотил несколько штук, отставил тарелку. К нему подсел гражданин, тоже с тарелкой, они стали разговаривать.

В гражданине Бабич с удивлением признал Горобца. А еще через минуту обнаружил Осадчего – тот привел в пельменную Горобца и теперь подпирал соседний столб. Осталось развести руками – как тесен мир.

Собеседники о чем-то спорили, даже, похоже, ругались. Это было интересно, особенно в свете расследуемых событий. Но больших надежд на эту встречу Алексей не возлагал – она произошла в общественном месте, и вряд ли одна из сторон передавала другой что-то важное, ведь люди кругом. Пельменная не пустовала. А вот то, что оба насторожились после «бесед», решили обсудить это событие…

Встреча продолжалась минут десять, при этом мимо них постоянно сновали люди. Потом собеседники расстались, пожав руки (значит, не заклятые враги), и каждый отправился на свое место службы.

– Берем обоих, товарищ майор? – деловито предложил Казанцев.

– Страшно представить, Вадим, что будет со страной, если однажды ты станешь наркомом внутренних дел. В ней останется кто-нибудь не арестованный?

– Значит, в происходящем нет ничего странного? – обиделся капитан.

– Эти двое боролись с оккупантами, обоих допрашивали под видом доброжелательных бесед – поневоле занервничаешь, даже если ни в чем и не виноват. Они контактировали при немцах, продолжают поддерживать отношения, и сейчас, возможно, им есть что обсудить, например незначительные грешки… Но что-то в этом есть, отчасти ты прав, Вадим. Будем продолжать наблюдение.

– Не понимаю, зачем нервничать, если ты ни в чем не виноват, – пожал плечами Чумаков. А когда на нем пересеклись четыре пары любопытных глаз, сам стал нервничать и чесаться.

Следующие две новости касательно одного лица поступили вечером. Казанцев убыл следить за Булавиным, вернулся в одиннадцатом часу вечера. Глаза у капитана таинственно поблескивали.

– Докладываю по порядку, товарищ майор. По сведениям «наружки», подполковника милиции Булавина с самого утра словно подменили. Орал на подчиненных, потом заперся в кабинете, долго не выходил. В ситуации с его работой не было ничего критического, обычная рутина. Значит, причина в другом. Я начал следить за ним, когда он в восьмом часу вечера вышел из отдела. Форму он сменил на гражданскую одежду. На Викторе Афанасьевиче лица не было. Весь белый, мешки под глазами. Сказать, что он нервничал, – значит ничего не сказать. Сел на лавочку в сквере, долго курил, ерзал. Я дважды мимо прошел, он даже ухом не повел. Потом вскочил, словно решился на что-то, зашагал к выходу из парка, перебежал дорогу. А там остановка общественного транспорта, автобус ходит. Так он даже не дождался автобуса, передумал, снова подался в парк через дорогу. Примостился на лавочке, опять курил безбожно. В сквере таксофон стоял, кстати работающий, так он уставился на него, собирался звонить, но передумал. Достал блокнот, вырвал листок, стал что-то писать. Достал чистый конверт из портфеля, запечатал, но подписывать не стал. Потом пацана какого-то подозвал, стал ему что-то говорить, конверт совал, а сверху – купюру. Пацан деньги увидел, чуть не прыгнул от радости. Закивал, хотел бежать. Так Булавин его за шиворот схватил, стал стращать – мол, чтобы обязательно отнес, иначе прибьет. В общем, пацан сунул конверт за пазуху и убег.

– И ты не пытался его остановить? – разозлился Алексей.

– Во-первых, я не истребитель, – парировал Казанцев. – На быстрых скоростях не летаю. Во-вторых, я пытался, за кусты отступил и наперерез побежал, но, когда на аллейку выскочил, пацана и след простыл. Девицу какую-то протаранил, она с хозяйственной сумкой шла, испугалась. Кстати, симпатичная.

– У тебя невеста Оксана, – напомнил Бабич.

– Да, точно, – вспомнил Казанцев. – В общем, улетел шпингалет, я так бегать не умею. И кому Виктор Афанасьевич написал послание, осталось неизвестно. Пацана узнать смогу, но это обычный пацан, таких в Одессе тысячи. Булавин первого встречного подозвал – боялся телефоном пользоваться. В общем, я вернулся в сквер, а Булавин уже как-то приободрился, словно через Рубикон перешел. Еще немного посидел и побрел домой. Он живет рядом с Французским бульваром – Коняжный переулок, дом двухэтажный, но добротный, квартир на восемь. Семья уехала, он один сейчас. Свет загорелся на кухне, потом в спальню перешел. Я помялся еще немного, что там делать – спокойной ночи пожелать?

Алексей задумался. А ведь насторожило его что-то в Булавине – еще в первую беседу. Он что-то знал, но боялся. А почему боялся? Значит, сам не чист, не решался сообщить, за свою шкуру переживал. А может, все не так? Может, он и есть «крот»? Ведь не существует подробных инструкций, как должен вести себя «крот», когда его пасут люди из контрразведки!