Подземный художник

– Может быть, ей просто не хотелось заниматься в таких… аудиториях? – улыбнулся Михаил Дмитриевич.

– Это неудачная шутка! – побагровел ректор.

– А я не шучу! Я готов сейчас же внести деньги в родительский фонд реставрации института! – Свирельников демонстративно полез за бумажником.

– Минуточку, – встревожился Вадим Семенович. – Давайте я сначала покажу вам хотя бы проект нашего нового компьютерного центра! – И он внимательно посмотрел в глаза посетителю.

В его взоре светился мучительный и тревожный вопрос, терзающий всякого осторожного взяточника: брать или не брать?

– Конечно, покажите! – кивнул Свирельников и привычно придал своему взгляду даже не выражение, а неуловимый оттенок ласкового сообщничества.

Ректор все понял, счастливо вздохнул, схватил со стола бумагу, карандаш и чиркнул четырехзначную цифру, потом вложил листочек в папку, протянул ее Свирельникову и деликатно отошел к окну.

– Очень интересный проект, – молвил Михаил Дмитриевич, шелестнув ксероксными страницами и вложив доллары.

– Правда ведь, интересный? – радостно обернулся рачительный мздоимец.

– Чрезвычайно!

Вадим Семенович забрал проект, пролистал его для уверенности, потом взял в руки приказ, тяжело вздохнул, разорвал на четыре части и бросил в корзину.

– Заставьте вашу дочь учиться! – почти жалобно попросил он, провожая гостя к двери. – Это небрежение образованием кончится цивилизационным крахом. Понимаете, Россия не сумеет ответить на техногенный вызов времени! Представляете, чем это грозит?

– Представляю! – вздохнул Михаил Дмитриевич.

Из кабинета он вышел в отличном, всемогущем расположении духа. Такое настроение бывало у него всегда, если удавалось выполнить намеченное, и не важно, что это – подписание крупного контракта или точно рассчитанный, быстрый проезд через гиблые московские пробки. Главное – сделать так, как хотел!

23

На первом этаже института, в шумном замусоренном вестибюле возле большого окна устроилась молодежь. Развязный парень с цветным гребнем на голове и серьгой в ухе, сидя на подоконнике и кривляясь, балабонил что-то на совершенно непонятной молодежной фене, а рассевшиеся на полу студенты слушали его восторженно и хохотали дурными голосами. Михаил Дмитриевич покачал головой и подумал, что, может, Аленка и правильно не ходит в этот институт… Действительно, с ума сойдешь, когда вокруг красномордые жучилы и гребнеголовые идиоты!

Вообще-то дочь Свирельникову досталась никудышная. Иногда возникало такое чувство, словно она устала еще в материнской утробе и теперь, вынужденная существовать, живет с какой-то утомленной ненавистью к назойливому миру. Странно: лет до двенадцати это был жизнерадостный, говорливый, смешливый, ласковый ребенок. Как они играли в «куклограммы»! Как играли! А потом – будто цыгане подменили… Из школы приползала, точно с каторги, запиралась в своей комнате и листала разную гламурную муру, со злорадством выискивая у топ-моделей разные женские дефекты, а найдя, отправлялась на кухню к матери:

– Посмотри!

– Что?

– На нос посмотри!

– Длинноват.

– Если бы у меня был такой нос, я бы повесилась!

В десятом классе Тоня нашла у нее на столе проспект какой-то жульнической Всемирной Академии Звезд (ВАЗ), обещавшей за два года из любой абитуриентки изготовить новую Джулию Робертс, годную к употреблению даже в Голливуде. Жена, как она это умеет, высмеяла дочкины кинобредни, а Михаил Дмитриевич срочно подобрал правильный институт. Алену обложили репетиторами, которые всякий раз, получая деньги за занятия, рыдали, что девочка совершенно не желает учиться и обязательно провалится, даже если всучить каждому члену приемной комиссии хорошую взятку. Накануне экзаменов Алена выдала, что вообще никуда поступать не собирается, и объявила йогуртовую голодовку. Свирельников, в ту пору занятый серьезным, чуть не до стрельбы доходившим конфликтом с фирмой «Мойдодыр Лимитед», обозвал дочь дебилкой и решил в крайнем случае просто купить дочери диплом. Но Тоня, надо отдать ей должное, проговорила с Аленой всю ночь, в результате бездельница сдала на все пятерки. Даже репетиторы (некоторые из них сидели в приемной комиссии) обалдели: четкая, собранная, смышленая. Ну, просто другой ребенок! А первого сентября Нонна внесла в кабинет Свирельникова перевитую шелковой лентой коробочку. Внутри оказался Аленин студенческий билет и открытка с надписью: «Дорогому папочке. От дебилки».

А потом она снова впала в брезгливо-равнодушное полубытие…

Вдруг гребнеголовый парень перестал нести рэповую околесицу и, указав на Свирельникова, шепнул что-то студентке, одетой в зеленую майку с надписью «Of course!» и странные бесформенные портки. Девушка быстро поднялась с пола, передала банку пива подруге и бросилась наперерез Свирельникову, уже подходившему к двери.

– Извините! – сказала она, запыхавшись. – Подайте бедным студентам на пропитание!

– Голодаете? – весело уточнил Михаил Дмитриевич и с интересом оглядел ее разноцветные волосы и штаны, похожие на хохляцкие шаровары, для смеха пошитые из джинсовой материи. (Про такие дед Благушин сказал бы: «Мотня, как у коня».)