Подземный меридиан

Из театра Маша вышла одна; она не зашла к Жаричу в гримуборную, не стала его поджидать — переоделась, сняла грим и пошла домой. О случившемся не жалела. Что ж, конфликт с Ветровым назревал давно, рано или поздно разрыв должен был совершиться. И к мысли о том, что с этим окончится её театральная карьера, Маша тоже привыкла. Вот он пришел, этот день, и Маша удивилась своему спокойствию: не было в сердце щемящей тоски и тяжести, не было слез, раскаянья. Она не знала, чем будет теперь заниматься, никогда не думала об этом, не гадала; знала только одно: в театр больше не вернется. Ей было мучительно больно сознавать себя побежденной, горечь поражения томила её сердце. Вспоминался недолгий, но трудный путь в искусстве: поиски и волнения перед выходом на сцену, счастливые дебюты, премьеры. «Теперь все позади, да, позади», — говорила себе Маша.

Так незаметно, предаваясь горестным размышлениям, Мария подошла к подъезду своего дома и тут, у самой двери, увидела Леона Папиашвили.

— Вы ко мне, Леон Георгиевич?

— Представьте, к вам. И по очень важному делу.

Мария прошла в квартиру, и, прежде чем успела пригласить Леона к себе в комнату, он уже стоял на пороге и с немалым любопытством и даже с удивлением рассматривал нехитрую утварь Машиного жилища. Потом он словно бы опомнился и, точно танцор, прищелкнул ботинками:

— Ах да! Позвольте вручить вам сувенирчик. Давно вам привез из Парижа, да все не выходило случая быть у вас.

Папиашвили достал из портфеля пакет в красивом целлофане, подошел к Марии:

— Вот вам, Мария Павловна, сувенирчик из Франции.

— Не трудитесь, Леон Георгиевич, — остановила его движением руки Мария. — Подарка я не возьму.

— Как? — отступил Леон.

— А так: не возьму — и все. Подарки обязывают, а я не хочу быть обязанной.

— Какие предрассудки! Да и не подарок это вовсе, а так, занятная вещь. Она мне ничего не стоила. Вы только посмотрите.

Папиашвили ловко разорвал пакет и вытряхнул из него продолговатую книгу, похожую на альбом. По черному полю обложки серебряными штрихами художник изобразил обнаженную женщину. Маша взяла альбом и стала его смотреть. Никогда не видела она таких ярких, красочных иллюстраций. Вот изображено переодевание двух женщин — одна была совсем юная красавица, другая постарше, пополнее, но, как и юная, очень хороша. Женщины перед зеркалом в дорогом салоне примеряли предметы нижнего туалета разных фирм и фасонов. Вполне благопристойный стриптиз! Маша, конечно, не могла не оценить красоты женщин, их стройных фигурок, но её больше поражала изобретательность французских модельеров, умевших с таким тонким вкусом отделать нехитрые, но обязательные для каждой женщины предметы интимного туалета. «Как бы хорошо иметь его под руками!» — подумала Мария, закрывая альбом и снова разглядывая серебряный силуэт на обложке. Преодолевая желание, проговорила:

— Возьмите, — и протянула альбом Леону. — Тут для меня нет ничего интересного.

— Мария Павловна! Не обижайте…

— Леон Георгиевич!..

Папиашвили взял альбом и сунул его в портфель. Затем выпрямился, чуть наклонил голову, сказал:

— Извините, Мария Павловна, вы, верно, сегодня в плохом настроении, я не стану принуждать вас и неволить. Прошу правильно меня понять: я не преследовал никаких других целей, я хотел вам сделать маленькое удовольствие. Извините.

— Я вас понимаю, Леон Георгиевич, поймите и вы меня: не люблю принимать подарки. Ни от кого. Разве что уж близкие захотят побаловать, тогда дело другое.

— Конечно, конечно. У нас на Кавказе тоже есть много правил. С ними надо считаться. Если уважаешь человека, уважай его законы. Как же! Это непременно.

Он топтался на месте и выискивал, куда бы поставить портфель.

— Вы с этим ко мне и пришли? — спросила Мария, продолжая стоять посреди комнаты.

— О нет, Мария Павловна! У меня дело важное и срочное. Если позволите, я сейчас…

— Садитесь, пожалуйста.

Маша села к столу, приглашая и Леона сесть напротив. Глубоко вздохнула, отвела в сторону взгляд, задумалась. Но тотчас же спохватилась и посмотрела на Леона тем выжидающим, нетерпеливым взглядом, в котором было написано: «Ну, так выкладывайте свое важное дело и оставляйте меня в покое». И Леон, кажется, понял её взгляд, заговорил о цели своего визита. Заговорил прямо, без дипломатических обрамлений:

— Каирова назначили директором столичного института, он надеется, что вы, Мария Павловна, простите его и поедете с ним в Москву.

Холод в глазах Маши сгустился, и она сказала, едва сдерживая гнев:

— Скажите, Леон, почему вы, ваш начальник Каиров и люди, подобные вам, считаете мир своей вотчиной, а всех людей, кроме ваших единомышленников, простаками?.. Вам не приходила в голову мысль, что люди много лучше, чем вы о них думаете?..

Леон откинулся на спинку стула, устремил на Машу взгляд вишенно–темных глаз. Он был удивлен, озадачен — никак не ожидал от Маши такого откровения.

— Но, позвольте…