Поединок

Деньги кончились, зато ломки — начались. Таких безжалостных у меня не было еще никогда. Накатили они, как всегда, с бешеными ударами сердца, хотя до этого почти сутки наблюдалось даже некое затишье — я недоумевал и тайно радовался: неужели пронесет? Пронесло в ином смысле. И это было только начало. Меня швыряло в пот и озноб, изо всех щелей на лице обильно хлынули слезы, сопли, слюни и прочая сырость. Я взахлеб чихал и кашлял, словно нюхнул изрядной порции молотого перца. Голос стал хриплым — я сам его не узнавал. Состояние разбитости, слабость, изможденность были такими, словно накануне я разгрузил железнодорожный состав мешков с цементом. Спать не мог совершенно, ни днем, ни ночью. Есть — тоже. Не мог даже толком пить — моментально выташнивало, стоило сделать больше двух глотков. Но все это были еще цветочки. Ягодки начались с приходом собственно ломок. В костях и мышцах все сильней и сильней закручивались маленькие раскаленные струбцины, этакие пыточные приспособления, причинявшие безумные муки. Боль выкручивала суставы, жгутом завивала костный мозг, на куски рвала мышцы и кости. В утробе бушевали спазмы и творилась такая круговерть, что, казалось, меня выворачивает наизнанку. Я не мог не только спать — я не в состоянии был даже лежать в спокойном положении, так мне было больно. Я без конца двигался, бежал куда-то с криками и стонами, со слезами на глазах, весь в испарине, покрытый непреходящими мурашками. Исступленные удары сердца задавали этим пробежкам бешеный ритм… Но и это было еще не самым жутким. Самым жутким был страх. Страх жизни, страх смерти: мне не хотелось жить, и я боялся умереть от мучений. Я боялся, что эта чудовищная пытка вытряхнет всего меня вместе с костями и внутренними органами из кожной оболочки, расплющит мое сердце, кости, череп, глаза, растворит в кислоте мой мозг… Наркотик был для меня в те дни больше, чем жизнь. Я отдал бы ее, эту свою несуразную, несложившуюся, бессмысленную жизнь за одну, только одну дозу.

В конце концов надо мной сжалились случайные бомжи, у которых, как ни странно, сострадание к гибнущему человеческому созданию еще не стало атавизмом. Налили они мне стакан какой-то мерзости то ли для чистки стекол, то ли для борьбы с насекомыми — на спирту. Потом еще один… И я едва ли не вполне органично влился в эту компанию отверженных людей без роду-племени, без крова, без будущего и даже без надежд. Ночевал — и ночую — с ними на чердаке, деньги на прокорм и выпивку выручал — и выручаю — сдачей пустых бутылок и макулатуры, главным образом картонной тары из-под различного товара. В нашем районе этих отбросов навалом. Правда, и дают за них жалкие гроши, но тут уже следует наверстывать старанием. Волка, как говорится, ноги кормят. Так теперь говорится и обо мне.

В нашей бригаде все — бывшие нормальные люди, просто так получилось, что жизнь вытолкнула на обочину. Жизнь — штука непредсказуемая. Почти рулетка. Один из наших в прошлом — каменщик, другой — водитель, третий — рубщик мяса… Одного выгнала жена, второго дети, у третьего обманным путем отняли жилье хитроумные маклеры. Я среди них — белая кость. Как же: художник. Бывший…

Понедельник — тяжелый день даже для бомжей. После расслабушных выходных, когда и деньги, и запасы «красной шапочки» с незамысловатой закусью кончились, бомжи всюду поднимают такую предприимчивую возню, что великий город становится похожим на муравейник. Человек, не опустившийся до чердачно-подвального уровня, может не замечать этого деятельного копошения, но самим его участникам оно прямо бросается в глаза: невозможно оставаться равнодушным, когда конкуренты обскакали тебя на полкорпуса, и ты, дурень, остался на одной шикарной помойке ни с чем, потому что спросонья да впопыхах поначалу не сунулся на другую…

Утренний улов нашей бригады не такой, чтобы мог считаться великолепным, однако и никудышным его называть тоже не следует. Просеяв широко раскинутым неводом помойки и ларьки нескольких жилых кварталов, мы выудили и теперь тащим в пункт вторсырья не хуже добросовестных муравьев десятка два кэгэ картона. На скудный завтрак этого еще недостаточно, но на опохмелку — «красную шапочку», жидкость для обезжиривания — уже, считай, есть. Лиха беда начало.