Поединок

— Никогда, слышишь?— прошептала она, положив голову ему на грудь.— Ты никогда меня не потеряешь...

Он ничего не ответил, легкая рука перебирала ее рассыпавшиеся волосы. Она лежала и слушала его дыхание, что становилось все более глубоким. Она едва заметным движением погасила свечу, погрузив комнату в темноту, наполненную покоем.

Солнечный свет играл в ее волосах, когда качели медленно двигались. Он не мог отвести от нее глаз— от лица, рук, которыми она прижимала к горлу плед, подрагивающих ресниц, бросающих тени на бледные щеки. Он еще крепче прижал ее к себе и снова тихонько оттолкнулся ногой, чтобы качели продолжали медленно двигаться, убаюкивая девушку, что он держал на руках.

Он ничего не говорил — его слова были бы пустыми и глупыми на фоне ее рыданий. Ей просто нужно было излить свое горе, свою боль — все то, что она копила в себе эти дни... Или недели? Годы? Он мог только догадываться, почему она появилась в их доме в таком состоянии, что стало толчком, последней каплей, что прорвало плотину слез...

Он молчал, обнимая ее, давая ей понять, что он рядом, что она всегда может рассчитывать на него. Ее рыдания ранили его в самое сердце, и он даже забыл, что недавно сам был в похожем состоянии. Только теперь, глядя на нее, прижимая к себе ее содрогающееся тело, он понимал, что не имеет никакого права на страдания...

Качели перемещали лучи солнца, играющие в золоте ее рассыпанных волос, он чуть склонился, чтобы свет не потревожил жену, прикрывая тенью своего тела ее лицо. Сколько прошло времени прежде, чем ее рыдания — оглушительные, страшные, обрывающие все внутри — закончились? Он не знал, да и это было неважно. Он бы стоял, обняв ее, вечность, лишь бы знать, что от этого ей легче. Что боль ее станет меньше, если он будет ее обнимать...

Она была совсем без сил, но слезы все еще текли из ее глаз — уже беззвучно, будто покорно, когда она прошептала, что ей не хватает воздуха. Он подхватил ее на руки и вынес в сад. Он бережно, словно ребенка, завернул ее в плед и укачивал, слушая, как судорожно сжимается ее горло, как текут по щекам слезы боли, как колотится ее доброе, любимое сердце.

Сейчас ему казалось, что она спит. Он чувствовал ее мерное дыхание, стук ее успокоенного сердца. Иногда она тяжело вздыхала, сжимала руки, ресницы вздрагивали, и он еще крепче обнимал ее, убаюкивая движением качелей.

Почему она рыдала? Он понимал, что причин у нее было немало, но ведь... Еще несколько часов назад она была спокойной, умиротворенной, полной ожидания и тихой грусти. Он никогда в жизни не видел вот таких ее страданий, вот таких слез...

Он смотрел на нее и безумно хотел узнать, что причинило ей такую боль и как защитить ее в будущем. Ему страшно хотелось хоть на минуту стать, как она, — целителем душ, чтобы почувствовать все то, что было у нее внутри, чтобы понять, как ей помочь, чтобы не ощущать себя таким беспомощным...

Ее волосы почти ослепляли, но он боялся даже моргать — он боялся заснуть и оставить ее наедине с мучавшей ее болью. Поэтому он смотрел на ее лицо, на ее горящие, словно пламя свечи, локоны...

Свеча. Да, Ксения всегда напоминала ему свечу, и от этого ему иногда становилось больно и страшно. Она горела, даря окружающим свет во мраке, тепло, если приблизиться, надежду, что пламя всегда будет гореть, показывая свет в конце любого сложного пути... Она горела и сгорала, ничего не делая для себя... Свеча всегда сгорает, стекая воском на подсвечник... Это было страшно...

И сейчас он бояся увидеть огарок на месте своей измученной жены. Она ведь не феникс, восстающий из пепла, она просто слишком сильная и слишком взрослая, почему-то решившая, что она должна всю жизнь расплачиваться за тот дар, что получила при рождении... Дар и тяжелый груз...

Кажется, он моргнул, но когда открыл глаза, она смотрела на него — так, как всегда, только следы слез еще явственно читались на ее лице.

— Прости...

Он даже улыбнулся, наклоняя голову и целуя ее в нос:

— Прекрати сейчас же...— он помолчал, изучая ее взгляд.— Тебе лучше?

— Да,— она отвела глаза, сосредоточившись на его подбородке, где вопреки всем заклинаниям, что давно стали для него обычным делом по утрам, все-таки пробивалась щетина. Он вообще слабо себе представлял, на что он сейчас похож...— Где Лили? Как она?

— Ксени...— он опять улыбнулся, понимая, что его жену ничто не исправит.— Забудь хоть ненадолго о других. С ними все хорошо.

— А ты как?— она подняла холодную руку и погладила его по щеке.— Ты...

— Ксени,— он потерся о ее руку,— я не хочу говорить обо мне...

Она, кажется, смутилась, тут же попытавшись улыбнуться. Словно могла его обмануть этой ложной улыбкой.

— Расскажешь?— только и спросил он.— Или это тайна?

— Присцилла Забини умерла,— выдохнула она, стараясь быть спокойной, но получалось у нее неособо.

Джеймс попытался понять, как отреагировать на эту новость. Не сказать, чтобы он испытывал сожаление, но, видя лицо Ксении, он бы предпочел, чтобы Забини была жива, если уж ее смерть так расстроила жену...

— Ты была с ней?— она кивнула, прикрывая глаза.— Было так тяжело?