Поединок крысы с мечтой

К концу 2005 года еще одна попытка встроить нас в цивилизованный рынок ужасов потерпела фиаско. И издателям, и прокатчикам вновь сделалось ясно, что покамест в России покойники – товар, мягко говоря, не очень ходовой. Не пробирающий до костей. Не выворачивающий душу и карманы покупателей. Фирма «АСТ», к примеру, ударно завершила перевод многотомной fantasy «Темная Башня», и что же? Этот многолетний труд гранд-мастера ужасов Стивена Кинга был встречен на родине Спасской башни крайне вяло даже фанатами. Выпущенный на DVD последнего хита Джорджа Ромеро «Земля мертвецов» тоже не сделал особых сборов. Свежий отечественный роман из жизни трупаков, «Лапник на правую сторону» Катерины Костиковой, и вовсе сгинул практически бесследно.

Допустим, провал русской дебютантки можно объяснить недостатком литературного дара (писать на темы Стивена Кинга в манере Дарьи Донцовой – дело малоперспективное), но почему наш потребитель не клюнул на мэтров? У Ромеро новые зомби по качеству не хуже обычных, да и у Короля Стивена мерзкая нежить по имени Алый Король получилась вполне кондиционной... Ан нет! Все мимо кассы.

Простейший выборочный анализ англоязычного хоррора (помимо Стивена Кинга, упомянем тут книги Джона Руссо, Клайва Баркера, Фрэнсиса Вильсона, Брайана Стаблфорда и др.) позволяет вычленить в самом общем виде наиболее употребляемую фабульную конструкцию подобных произведений. Как правило, нормальное, устойчивое течение жизни персонажей внезапно и немотивированно нарушается из-за проникновения в реальный мир трансцендентных сил – чаще всего они персонифицированы в образах умерших людей, которые получили возможность вернуть себе некоторые утраченные было функции живых существ (движение, речь, иногда мышление и т. д.), чтобы безнаказанно и целенаправленно творить зло.

Такая персонификация зла мотивирована безусловной асоциальностью покойника и отсутствием у него полноценных созидательных стимулов; полуоживший труп, квинтэссенция фобий мидл-класса, выглядит заведомым революционаристом и врагом порядка. С точки зрения позитивиста мир мертвых может вообще не являться миром как таковым. Гармония лишь «наверху», а все, что за ее пределами, – не более чем флуктуации хаоса. Самим фактом своего существования неумерший мертвец бросает вызов гармонии и потому априори вызывает отвращение и страх.

Нетрудно догадаться, что подобная разновидность хоррора была изначально невозможна для литературы целого ряда дохристианских цивилизаций (Египет, Греция), где потусторонний мир не был олицетворением зла и хаоса, мыслился организованным по тем же принципам, что и реальные царства живых. Визиты живых в царство мертвых (и наоборот) выглядели вполне заурядным делом и испугать никого бы не могли. Какой-нибудь Орфей, получив гостевую визу в страну Аида, обнаруживал там практически ту же иерархию, что и наверху. И будь упомянутый герой чуть удачливее, Эвридика вернулась бы в реальный мир без каких бы то ни было остаточных последствий на лице и теле, ужас которых ныне так любят смаковать операторы американских фильмов ужасов, вроде того же Ромеро.

Тот факт, что советская цивилизация по многим параметрам гораздо ближе к античной, нежели к современной западной цивилизации, сегодня уже ни у кого не вызывает сомнений. Судьба хоррора в России – наиболее наглядное тому подтверждение. Романтический хоррор начала XIX века мог бы перерасти в нечто большее, но критический реализм «натуральной школы» с ее чрезмерной гуманностью к малым сим искусственно притормозил этот процесс (и гоголевские мертвецы Степан Пробка с каретником Михеевым, и толстовский зомби Федя Протасов вызывали у читателя не страх, а сочувствие). Ну а после 1917 года движение вспять стало попросту невозможным.

Царство мертвых не могло быть враждебным советскому обществу уже потому, что в ходе войн, революций, репрессий оно пополнялось слишком быстро и, в случае эскалации конфликта с ним, могло бы превратиться во внушительную пятую колонну. На государственном уровне решено было считать потусторонний мир союзником, родом слаборазвитой, забавной, но в целом дружественной державы (наподобие Китая в сталинскую эпоху). С первых же дней появления на свет пролетарского государства идея партнерства умело внедрялась как на уровне культовых мифологем («Призрак бродит по Европе»), так и на уровне пропагандистских клише («И как один умрем в борьбе за это») и грамотной адаптации классических текстов («Ну, мертвая, – крикнул малюточка басом»).