Поединок. Выпуск 15

После первой рюмки парень, которого звали Леня, взял в руки гитару и запел. Едва он начал петь, как весь преобразился. Казалось, он не пел песню, а слушал ее. Песня восторженно светилась в его расширенных зрачках, дрожала на лице. Брат запомнил ее начало:

Течет реченька Да по камушкам Золотишко моет. Молодой жульман, Молодой жульман Начальничка молит.

Больше ничего подозрительного брат в этот вечер не заметил. Но чувствовал все время какую-то неловкость, напряженность. То ли потому, что был незваным гостем в чужом доме, то ли потому, что дышал в этом доме, как он выразился, воздухом преступления. Может быть, это был просто страх. Брат боялся, и, надо сказать, не зря, вдруг заподозрят, что он пришел в этот дом не к девчонке, которая ему понравилась, а с определенным заданием, как работник уголовного розыска. Тем более что Леонид, как-то нехорошо на него глядя, несколько раз за вечер спрашивал: «Свой, не подосланный?» И при этом странно, как показалось брату, смеялся. То ли он так шутил, то ли и вправду что-то заподозрил.

Леня быстро опьянел, и брат вызвался проводить его на такси домой, чтобы узнать Ленин адрес. Номер дома и подъезд он запомнил. Это была большая удача, многое нам обещавшая.

— Вчера я был в притоне! В «малине»! — кричал мой брат, рассказывая нам с Папсуем на следующий день о своем визите в дом девчонки. — Как я оттуда выбрался живым, до сих пор не понимаю!

— Давайте разберемся, — сказал я, — что мы знаем об этом Лене?

— Многое мы о нем знаем, многое! Вот прочти. Сегодня под дверью нашел. И он протянул мне письмо.

Второе письмо девчонки

«Степан Петрович! Сегодня день моего рождения, 21 ноября, и мне очень захотелось именно в этот день написать Вам письмо.

Все это время я нахожусь в таком ужасном состоянии, что даже забыла о своем дне рождения. Никого у меня не было, кроме совсем незнакомого парня, то ли аспиранта, то ли продавца книг — я так и не поняла. Видимо, я ему приглянулась на улице. Этот странный парень не только узнал номер моего дома и квартиры, но и, каким-то образом узнав день моего рождения, явился ко мне с цветами. Вот какие встречаются еще в конце нашего века редчайшие экземпляры фауны. Я бы их занесла в «Красную книгу».

Был у меня и еще один человек. Человек с поломанной жизнью. Больно мне о нем писать и трудно.

Не люблю я дни рождения. В эти для всех праздничные дни чувствуешь себя особенно одинокой, никому не нужной. Особенно больно ощущаешь никчемность своего существования. В обычные дни, занятая делом, я бываю вроде такая, как все. А вот в день своего рождения с отчаянной тоской ощущаю, как непохожа моя судьба на судьбы других людей, живущих нормальной жизнью.

Все в моей жизни было как-то не так, как у людей. Когда мне было три года, отец ушел от матери. Судя по тому, что мне рассказывала мать и другие люди, знавшие его, он был добрым, хорошим человеком. Единственным его недостатком было то, что он очень любил мою мать. Может быть, если бы он любил ее меньше, они были бы счастливы.

На примере моего отца я убедилась, что ничто так не обесценивает тебя в глазах любимого человека, как твое великое чувство к нему. Мать моя, видимо, считала, что раз отец ее так сильно любит, значит, она более, чем он, достойна любви, значит, она существо высшего порядка. И чем больше он ее любил, тем меньше она его любила.

А ведь началось все с того, что как раз мать моя влюбилась в отца. Влюбилась заочно.

Она училась тогда на последнем курсе медицинского института, и на глаза ей попался журнал «Огонек», на обложке которого был портрет молодого подполковника, темноволосого, голубоглазого красавца, отличника боевой подготовки. В очерке о нем, опубликованном на страницах журнала, было сказано, что молодой подполковник еще холост — так уж сложилась его беспокойная, связанная с полетами и переменой мест жизнь.

Мать вырезала его портрет, показала подругам. И все девчонки ее курса отправили письма на адрес редакции с просьбой переслать их ему. Вместе с письмами они послали ему свои адреса и фотографии. Так случалось и в годы войны, когда девушки посылали письма на фронт незнакомым солдатам — заочникам, как их называли в те годы.

Молодой летчик ответил только одной моей матери. Завязалась переписка. Не проходило и дня, чтобы мать не писала ему длиннющее письмо и не получала бы на него не менее длиннющего ответа. Они не знали ни живых лиц, ни голосов друг друга — только письма. Но в этих письмах была особая сокровенная прелесть общения. Общения не взглядов, не улыбок, не голосов, порой отпугивающих, мешающих людям быть друг с другом до конца откровенными. Это было общение самих обнаженных душ.