Поединок. Выпуск 4

Когда Хомутов возвратился в избу, где размещалась его группа, занятия кончились и де–сантники уже поужинали. Давыдов примостился в уголке перед листом картона. Лейтенант не утерпел, глянул мельком и увидел карандашный набросок. Портрет. Хомутов – который раз! – с горечью подумал, что Давыдову не воевать бы следовало, а учиться в академии жи–вописи. На картоне – лишь несколько штрихов, но в них любой узнал бы Новича, так точно были переданы и характерные черты, и своеобразная смесь мечтательности и упрямства в лице радиста.

Виролайнен рядом с Давыдовым орудовал шильцем и дратвой – мастерил очередною па–ру карельских поршеньков–раяшек. «Значит, для Новича… Точно – размер маленький и к то–му же такая обувь уже у всех есть, кроме сержанта. Как говорит Виролайнен, при ходьбе по лесам и болотам у раяшек нет равных – посмотрим, груз неве¬лик…»

Бекжанов сидел у печки мрачный, как ворон. «Явно скис наш танцор, – подумал лейте–нант, – что–то случилось, не иначе. Поссорились? Вряд ли… Хотя всё может быть. Ладно, Давыдов расскажет…»

Матушкин и Кузнецов играли в самодельные шашки. Кузнецов, как всегда, проигрывал и обрадовался приходу командира – появился повод прекратить игру и не потерпеть пораже–ния.

– Ужин ваш там, товарищ лейтенант! – он показал на перегородку, за которой находи–лось помещение (вернее, закуток), где жил Хомутов. – В шинель завернут, ещё горячий. И дополнительный паёк на столе…

– Паек – в общий котел. Сколько раз можно повторять одно и то же, Кузнецов?

– Так вам же положено, а не всем…

– Приказываю, Кузнецов, паек разделить поровну. И без пререканий. Забирайте сейчас же консервы, масло, печенье – всё, одним словом. Кроме табака. Давыдов, когда кончите рисовать, зайдите ко мне и расскажите, как прошли занятия…

– В перерыве Матушкин предложил поразмяться. Собрал я эти силуэты, запер. Все вы–шли на улицу, кроме Виролайнена. Сначала ножи бросали в щит. Нович показал умение, но так, на троечку, не больше. А потом – рукопашная схватка. Без оружия, понятно, даже без имитации. Первыми сошлись Нович с Бекжановым. И знаешь, Александр, я глазам своим не поверил. Бекжанов же парень сильный, борьбой чуть не с детства занимался, да и в десанте кое–какие премудрости освоил, но куда там… Хотел подсечку провести – не вышло. Уходит радист, не ловится на прием. Бекжанов, смотрю, горячится. Наконец ухватил Новича за гим–настерку, да и руку его поймал. Ну, думаю, теперь всё… Сейчас кинет. И бедро уже Бекжа–нов подставил, да не успели мы оглянуться, как сержант вывернулся – готово. На земле Бекжанов. Поднялся – и на Новича. Рассвирепел, хотел я уже остановить схватку, да опоздал: так его радист швырнул «вертушкой», что бедняга дыхания лишился. Лежит и мычит. Потом поднялся, глазами сверкнул, прошипел: «Рыжий черт…» Присел отдышаться. Понял, что не по зубам орешек. Вот с тех пор и злится… А «рыжий черт» этот – как ни в чём не бывало. Сказал только, что имел первый разряд по вольной борьбе, а потом выручил всех – и меня, и Виролайнена, и Матушкина. Табак роздал. У нас, сам знаешь, с куревом в последние дни труба дело было. А он – по пачке махорки за здорово живешь. «Я не курю, – говорит, – а табак в сухом пайке дали. Травитесь, братцы, ежели здоровье не дорого…» И Бекжанову пачку протянул, конечно. Тот поколебался, но взял и поблагодарил. И, однако, прибавил «А всё равно ты рыжий черт…» Радист не обижается, смеется. А Матушкин вполне серьезно: «Может, он и в самом деле черт, но только не рыжий, а золотой… И притом высокой пробы…» Так что, Саша, свой табак сохрани про запас, ладно? Не раздавай до времени… А Бекжанов посердится и отмякнет: он такой, самолюбивый до невозможности. И сердится–то сей¬час уже на себя самого, за свой гонор…